Сын Олонга - страница 23

На заставе Никита, однодеревенец, здороваясь с Парфеном, крикнул:

— К тебе дочь приехала!

Парфен рысью пустил по деревне. Измученный Итко, поскользнувшись, упал. Лошадь сбавила рысь. Наехавший сзади Петр на ходу полоснул нагайкой: по лошади и по Итко.

Из-за углов высыпали ребятишки; они, улюлюкая, бежали за Итко: каждый догонявший тыкал в спину кулаком. Бабы высовывались из окон, и каждая думала: «Опять кого-то дерут!..»

Посреди деревни — обсаженный липами, в узорчатых рисунках, двухэтажный дом; под охлупнем треплется двуцветный флаг: белое с черным. На холстяном полотнище краской выведено:

Устя приехала из дому с чистой одеждой и сухарями для отца. Березовка — две сотни домов — казалась Усте после лесной своей деревушки городом. «Только мужиков в пять раз больше баб, — все как осенью на охоту собрались!» По улице ездили с рогатинами, кремневками и самодельными длинными медвежьими ножами.

Устя слушала рассказы белых партизан:

— Пымали мы вчерась краснорожика, привели к самому, а тот его разом передал сотенному, — под орех разделать!.. Вывели его на крыльцо, сел он на ступеньку, рожу кривит и в волосах чешет. «Давай, трогай!» — «Куда?» — спрашивает. «За деревню — червей искать!» — «А черви к чему?» — «В Катуни рыбу ловить!» Будто все это не понимает, хвостом крутит. Не стерпел дядя Иринарх этого и говорит: «Пойдем, мы тебя под орех разделаем». — «Так бы сразу и говорили», — и стал рубаху сымать, — а рубаха канифасовая, на четверть на подоле вышита, — снял, сложил, подает дяде Иринарху: «Принимай, старина, женихаться будешь, вынарядишься. Мне милашка вышивала, а то напрасно добро пропадет!» А дяде Иринарху конфузно как будто стало: хоть человек вдовый, борода седеет, а рубаха малиной горит. А парень сапоги снял, по лакированным голенищам похлопал и мне подал; добрые сапоги, только в голяшках узковаты, сын подрастет — износит. Разделся весь парень, так, из себя чистый, из городских будет, только одни подштанники остались да кисет с зажигалкой из кармана взял. Берет и говорит: «Холодно в Катуни рыбу ловить, может и закурить придется». Повели мы его четверо: Иринарх за одну руку держит, за вторую Мирон, а мы с Семеном — один впереди, а другой сзади. На конце деревни как он мотанет головой, Иринарху в зубы, тот сразу на спину отлетел, а Мирону кулаком под сердце. Мы с Семеном пока курки взводили, — шомполки не винтовка, — он через тын, как марал с разгону чесанул, а там в конопляники, огородами, к Катуни: в одних портках дело сподручное. Подбежали мы к Катуни, — парня нет, а вниз по реке двое ребятишек мчатся, один на корме веслом работает, а второй среди лодки стоит и руки кверху вытянул, а две лодки сзади свободные полощутся. Подняли тревогу, пока народ сбежался, в верхний конец за лодками сбегали, — он укатил. Ребята пешком потом прибежали, рассказывают. Они рыбу с лодки удили, он с ходу две лодки в Катунь спихнул, а сам к ним вскочил и давай ходу: одного поставил посредине лодки, чтобы не стреляли, а потом ребят высадил и сам вниз зашпарил.

Кончил Никита, встал с лавки, а Устя не спросила, а радостно выкрикнула:

— Так он жив остался?..

— Наверно в порогах измололо, с Катунью шутки плохи… А ты чему радуешься? Попадешься такому дьяволу, живьем не уйдешь!..

Видела еще Устя, как пронесли из штаба учительницу.

Учительница цветов нарвала, с цветами к штабу. В то время пороли одного взятого в плен красноармейца, а она в ворота лезет. Увидел Кайгородов, как рявкнет на нее: «Вам чего надо?!» А она наверно с испугу: «Очень интересно…» — «Ах, интересно! Сейчас, попробуйте!..» — Пужнуть для острастки хотел, а та с испуга — хрясть и ручки в сторону. Потом водой отливали… Вот тебе «антиресно»!..

Парфен приехал к Кайгородову, когда тот со стариками гуторил. Крыты были столы браными скатертями, на столе пиво медовое.

— С добычей извернулся?

— Есть маленько, — отвечал Парфен. Кайгородов, вытирая намокшие медом усы:

— Чего ты придумал для алтаишки?

— Утро вечера мудренее, чего-нибудь умыслим!

Когда, пьяные, свалились с лавок, а Кайгородов спал, уткнувшись горбатым носом в ватрушку, Устя из-под лавки вытащила отца на двор. Он, мотая головой, кричал: