Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра - страница 29

Сначала погода им благоприятствовала, но потом начала портиться, и однажды, когда поднялась метель, Ройс провалился в узкую расселину и чуть не сломал правую ногу. Он с трудом выбрался из проклятой щели и в изнеможении свалился на лед. Густая снежная крупа мешала ему видеть Водопьянова.

— Все в порядке? — крикнул Водопьянов.

— Кажется, да, — слабым голосом ответил Ройс Нога была цела, но колено очень болело. «Если ты сломаешь ногу, — предупредил он себя, втаскивая Водопьянова на сани, — даже если ты подвернешь ее, лучше пусти себе пулю з лоб». — Придется сделать привал, — прокричал он Водопьянову, перекрывая шум ветра.

— Давайте, — донесся до него наигранно бодрый голос.

Ветер долго не давал Ройсу поставить палатку, хотя он выбрал место под защитой высокого ледяного гребня, рискуя оказаться погребенным под обвалившимся снегом. Ему хотелось пить, он растопил на примусе снег и, глотнув горячей воды, бросил в банку концентрат. Они съели его молча, не почувствовав вкуса, а потом Ройс развернул свой спальный мешок, вытряхнул набившийся в него снег, забрался внутрь и проспал всю ночь, ни разу не повернувшись, ни о чем не думая и ни о чем не заботясь.

█

— Как же так, Руперт, — сказал однажды Водопьянов, желая рассеять уныние в палатке, где они лежали вот уже два дня, прячась от непогоды, — если вы не христианин и не коммунист, кто же вы тогда?

Они дожидались, когда угомонится наконец эта белая ревущая стихия, и время от времени принимались обсуждать свои шансы на спасение и откуда это спасение может прийти. На что они надеялись, если все говорило, что положение их безнадежно? Да и надеялись ли они? Разве может надежда возникнуть из разговоров? Они говорили о своем положении без околичностей и без горечи, они оба понимали теперь, что если настанет предел их терпению и выносливости, они перейдут его, и тогда появится новый предел, но они перейдут и его. Нога у Руперта болела, однако он скрывал это от Водопьянова; Водопьянова снова лихорадило, и он старался скрыть это от Ройса. Но они пристально следили друг за другом и говоря о жизни, и смерти, и о своей судьбе, черпали надежду отнюдь не в религии и философии.

— Я не знаю толком, кто я, — ответил Руперт, — вернее, чем я был. Но если мы отсюда выберемся, я думаю, что буду другим человеком. Такого рода опыт обычно сильно меняет людей.

— Это верно. Я тоже стану другим, — сказал Водопьянов и рассмеялся. — Но вряд ли стану примерным христианином.

█

Они снова двинулись в путь — ночь шла на убыль, и ясно светила луна. Это была необычная луна; окруженная ярким обедом, она висела в желто-зеленом разрыве облаков, которые, сойдясь наверху, образовали громадный крест, раскинувшийся на полнеба. Ветер стих, сани легко бежали по скрипучему снегу, но стоило им въехать в торосы, как путь для Ройса превращался в пытку, и, сделав каких-нибудь два километра за день, он валился с ног, измученный коварством льда и снежных ловушек.

Для Водопьянова торосы были сущим адом, сани подпрыгивали, тряслись, переваливались на буграх, останавливались, дергались, и тело его болталось на койке, как подвешенное на цепях таранное бревно стенобитного орудия. Он уже не мог опираться на локоть и лежал, окоченев от холода, мучаясь при виде нечеловеческих усилий Ройса, тем более что цель похода казалась ему недостижимой.

Через неделю они снова отлеживались полтора дня в палатке, пережидая буран; Руперт отдыхал, промывал язвы на ногах, а Водопьянов грустил о доме.

— Все время думаю о жене — где она теперь, что делает, — сказал он с неожиданной тоской. — Сейчас ее, должно быть, нет в Москве. Уехала на какую-нибудь зимовку в Заполярье. Ей сейчас тоже несладко. Думает, наверно, что я погиб…

— А чем она занимается? — спросил Руперт.

— Она лектор. Читает лекции о поэзии нашей и английской. Весь Север объездила, знает его не хуже меня…

Ройс сухо засмеялся:

— Странное занятие, правда?

— А почему? — Водопьянов не понимал его. — Ее очень интересно слушать. И по-английски говорит прекрасно. Она у меня партийная. Теперь я, наверно, тоже подам заявление. Да, теперь я это непременно сделаю.