Сыновья идут дальше - страница 18

Зимой Дунин без цели бродил по столице. С ним была жена. Все было продано, они начинали недоедать. Зашли в чайную согреться и закусить. По прежним временам Дунин знал, что этот дом с проходным двором.

Дунин подержал окоченевшие пальцы над расписным чайником, помедлил, прежде чем налить чаю. В чайной было тепло, играл орган. От тепла и от музыки возвращалась бодрость. Соседний стол был свободен, за него погодя сели двое. И Дунин услышал знакомый голос. Это был голос Елкина.

Они одновременно обернулись и посмотрели друг на друга.

Дунин с первого взгляда понял, в какой теперь роли Елкин. Так часто бывало. Провокатор, которого уличали, открыто переходил на службу к жандармам. Он уже ни в чем не стеснял себя.

Елкин был пьян. Из-под форменной фуражки у него спустился клок напомаженных волос. Стало понятно, что Елкин хочет мстить ему, Дунину, за прежние свои страхи, за стыд, за бегство из поселка.

Елкин громко говорил приятелю:

— Ты в бане был?

— Был.

— А я вот так и не успел.

— Почему?

— Дела много. Вот с этими… — он глазами показал на Дунина. — Недавно вот на Волгу посылали. Ловили… этих самых, — опять знак в сторону соседнего стола, — целую ночь на дереве просидел. Поймали штук двадцать вот таких, как этот господин, что рядом сидит. Всю организацию поймали. Раньше гоняли туда, куда ворон костей не заносил. А теперь посерьезнее с ними будет. Время-то военное.

Жена Дунина забеспокоилась. Она удержала мужа за руку: Дунин схватил чайник, швырнул его в голову Елкину. Елкин, бледный, отскочил в сторону. Кипяток разлился по столу.

— Двадцать человек сдал? — говорил Дунин, подступив к Елкину. — Филер, продажная душа.

Чайник упал на пол, попадали чашки, блюдечки.

— Царя тебе не надо? Войны тебе не надо? — кричал белый как мел Елкин. — Всех вас перевешаем, как собак паршивых перевешаем.

Все в чайной повскакали с мест. Хозяин метался между столами, прижимал руки к груди. Елкин понял, что сочувствия ему здесь нет ни от кого. И все-таки он кричал:

— Я тебе покажу «долой царя»! С веревкой на шее покричишь!

Но в его голосе слышалась не только ненависть. Слышалось и другое — страх перед тем, что готовится в городе, отчаянный страх за себя самого.

Их разняли. Елкин и его приятель бросились к двери.

— А теперь и ты скорей уходи, — сказали Дунину. — Хозяин за посуду не спросит.

— Ладно, ладно, чего там, — махал руками хозяин. — Только уходи поскорее!

Дунин прошел через трактирную кухню во двор. Но второй выход оказался заколоченным. Дунину пришлось вернуться. Он шепнул жене: «Ну, Катя, теперь возьмут». У ворот стоял Елкин с городовым. Попрощаться Дунину с женой не дали. Когда его уводили, он нащупал в кармане пальто две сайки, которые они купили к чаю. Жена незаметно засунула их. Он обернулся, но уже не увидел ее, а Елкин ткнул его в спину.

А когда остановился завод, арестовали на митинге и Бурова.

Вечером того дня, когда царский поезд метался от станции к станции, в поселке еще ничего определенного не знали. Правда, собирались на Новгородской площади возле завода, но, собираясь, ловили считанные минуты — те минуты, когда с завода звонили в казачью сотню.

Слухи расползались по поселку, уже не такие, как прежде, а гораздо острее, от которых дух захватывало. Дома никому не сиделось, хотя и знали, что могут нагрянуть казаки. На площади оставались долго, а цокота подков не было слышно. Стояли небольшими группами устьевцы, знавшие друг друга по цеху или не знавшие вовсе, и вели негромкий разговор. Все были возбуждены ожиданием перемен, которые (не знали, а чувствовали) неминуемо должны были свершиться.

Федор Воробьев понимал, что Бурову и Дунину удалось бы сейчас объединить эти группы в одну силу. А он, что он сумеет сделать?

Федор Воробьев наскоро совещался с молодыми товарищами.

— Надо с народом говорить, — повторял он, — а какой я оратор! Надо говорить о самом важном. Что там Дружкин говорил?

Дружкина часто видели со студентом Козловским.

— Что генералы на фронте плохие:

— А к чему это он?

— Ну, понятно, дядя Федя. Раз плохие, так плохие. Слишком много народа кладут.