Таежный бурелом - страница 4
Парень в стоптанных ичигах, коновод понизовских, почесал затылок, для степенности помедлил.
— Видать заядлого. Эх, была не была, становись под мое начало!
Колька исподлобья глядел на унтера. Ждал, когда тот первый поздоровается, раздумывал. Можно, конечно, поспорить: игра в разгаре, команды составлены. Да заманчиво на детине с георгиевским крестом по станице гоголем проехать. Очень заманчиво!
— Трусишь, Жучок, в кишке слабит! — крикнули из толпы.
Колька побагровел.
— Крой, унтер! Уговор по чести: смажешь — не скули — подставляй спину. По рукам!
Сидевшие на бревнах парни запротестовали: игра на интерес, подобает ли унтеру с георгиевским крестом спину подставлять, в команде и без него хватит людей под чехарду-езду.
Тихона же захватил азарт.
— Слово солдата!
Колька протянул руку.
— Слово и честь русского офицера!
Установили пушку. Тихон прикинул биту — тяжелую дубовую палку, прищурил глаз и, чуть пригнувшись в коленях, подался всем телом вперед. Городки со шмелиным жужжанием влепились в прясло.
Одобрительный гул прокатился по поляне.
— Ничего, бьет подходяво.
— Откормился бычок на солдатских щах!
— Крой, унтер, дери до самых печенок!
Верховские притихли. Спокойные движения унтера настораживали. Делать нечего, пришлось ставить второй город. На передней черте растянулась колбаса — заклятая даже для опытных городошников фигура.
Тихон прицелился, широко размахнулся. Бита со свистом ударила по колбасе. Один городок закатился в ямку, уставился пятачком в солнышко.
Верховские оживились.
— Сваху в городе оставил!
— С полукона биту на попа ставит.
— Замах-то рублевый, да удар грошовый!
Игра осложнилась. Колька бил без промаха. За два удара вчистую вымел обе фигуры. А «сваха» лежала пятачком, не поддавалась. Тихон заволновался, капли пота покатились со лба. Еще один удар сорвался, бита пошла колесом. Колька расхохотался.
— Гляди, станичники, раком пошла!
Тихон, часто дыша, отошел. Схватившись за грудь, закашлялся. Острая боль пронзила тело, сказывалось отравление немецкими газами. На линию огня вышел Федот.
— Человек с фронта, а вам хахоньки!
— Не языком бей, а битой! — крикнул Колька.
Федот пустил биту. От крепкого удара «сваха» разлетелась на части, щепки брызнули за черту города. Еще два удара завершили игру.
— Это мы еще не в полную меру, так, для разминки, — насмешливо пояснил Федот. — Седлай, робя, бугаев.
На красивом лице Жукова проступили красные пятна, ногти врезались в ладони. Он подошел к Тихону, сказал, резко выделяя слова:
— Я офицерское слово, унтер, держать умею!
— Ишь ты! — с издевкой отозвался Тихон. — Житье трусам среди удальцов!
Проходившая мимо казачка с коромыслом на плечах, расплескивая воду из деревянных ведер, голосисто засмеялась. Мрачно сверкнули глаза Жукова.
— Гляди, не забывайся…
— Не хвались, ваше благородие, сидя у матери под подолом, а хвались, сидя в окопе.
Тихон круто повернулся, пошел к дому. Федот увязался провожать.
— Колька — подъесаул? С какого фронта?
— Что он, дурак — пузо под немецкий штык совать. Он, браток, всю войну рекрутов гонял, а после Февраля к батеньке в станичное управление писарьком приткнулся.
Осторожно, боясь испугать родных внезапным появлением, Тихон приоткрыл калитку. Вздыбился на цепи, залаял волкодав.
На крыльцо вышла старуха. Седые волосы, заплетенные в косы, уложены короной. Голову держала высоко, и сама держалась прямо, легко и свободно. Крупное, из дутого стекла монисто в три ряда обвилось вокруг смуглой шеи. Тихон залюбовался ею. Шестой десяток доживает, а бодра, свежа; красавицей была в свое время.
Мать уставилась на унтера, стоящего в распахнутой калитке. Прикрыла глаза. Перекрестилась. Скорбное лицо осенила тихая радость. Она видела сына, словно во сне, и не решалась шагнуть, стояла неподвижно.
— Мама, родная, — тихо, одними губами сказал Тихон.
Вот и вновь засияли ее полные материнской ласки глаза, расцвела улыбка на поджатых губах. Протянула к сыну руки и, теряя силы, облокотилась плечом о стену. Тихон заспешил к ней. Но она справилась с охватившей ее слабостью и твердой походкой сошла со ступенек крыльца.