Таежный бурелом - страница 6

— Привычка-а!.. Вредная привычка, ненужная.

Как в давно забытые дни, Тихон не посмел ослушаться, смял недокуренную цигарку в пальцах. Старик вновь подобрел, глаза прояснились. Когда Тихон подошел к коню, отец отстранил его.

— Сам сделаю, отдыхай, сил набирайся.

Старый конь повернул к отцу морду, хватал влажными губами за бороду, а отец тихонько ворчал:

— Будя, будя, ишь, целовальник нашелся!

Насухо вытер соломенным жгутом конскую спину, подвел к колодцу, сильными руками вытащил большое ведро, оно дрожало и качалось на цепи.

— Пей, пей, Гнедко, во здравие.

Отвел Гнедка в конюшню, легко перемахнул прясло из сосновых жердей, поманил рукой сына. Оба подошли к развесистой пихте.

— Пихта! — сказал старик, пытливо вглядываясь в сыновнее лицо. — Чуешь, как пахнет? Дух захватывает. А ты табачищем воздух травишь.

Тихон насупился.

— Отвык я, батя. Там все порохом, гнилью пропитано: без курева нельзя. Уж забыл, как и багульник цветет. Война!

Отец сделал рукой протестующее движение.

— Не войной человек живет, а трудом. Смотри, радуйся. Мастерица-то весна какие ковры на лугах повыткала — куда человеку, — старик перекрестился и, недоверчиво глянув на сына, добавил: — Велика сила всевышнего!.. Эдак-то… Нахватался, поди, тама всяких бредней, вот и сумление гложет. По старинке жить станешь или как?

Тихон задумался. Улыбка сошла с его лица. Хотелось избежать этого разговора, он и сам еще многого не понимал.

— Что же молчишь, аль язык задубел?

Тихон решительным движением выдернул кисет, задымил. Изумленный таким оборотом, отец хотел было вырвать цигарку, но вовремя остановился. Обдумывая что-то, долго молчал. Изменился сын. Когда-то озорные, горячие глаза похолодели, остыли. В зрачках притаилась решительность, беспощадность. Что-то властное, мужское отличало каждое движение сына.

— И водку, поди, лакать приучился?

Тихон сплюнул цигарку на землю, ответил:

— Всяко, батя, приходилось. Война!.. А по старинке, видать, не проживешь… Не спрашивай, я и сам блудаю в потемках. Дай очухаться — все напрямик выложу.

Старик насупился.

— Ладно, батя, не сердись. Все образуется, разберемся. А курево можно и бросить.

— Зелен еще, сынок, вот и не понимаешь, о чем беспокоится старое сердце. Разве в табаке дело? Кури, коли приятно. Не принято в нашей семье, но не спорить же из-за пустяков. Я, сынок, о том: родился человеком — голову в грязь не роняй. Время-то смутное, как без батюшки-царя Русь выстоит? Вот о чем думать надо, а табак что. Как хошь, но к нам, старикам, надо прислушиваться. Молодость плечами, может, сынок, покрепче, ну, а старость — головой.

Нагнулся к роднику, напился. Вытерев рукавом рубахи мокрые усы, опять заговорил:

— Били турок, французов, японов, плохо ли, хорошо ли, а били. А теперь как? Сам знаешь — стая без гусака гибнет… Сердце щемит. Подумать только, фронт перед супостатом без приказу открыли — тоже мне герои!

Все ниже и ниже склонял голову Тихон. Не мог и не хотел спорить.

— Не я, батя, один, — наконец уронил он. — Вся Уссурийская дивизия снялась.

— Вся? — изумился отец. — Кто же такую громадину с места сдвинул?

— Один солдат-большевик. Расстреляли его перед строем, ну, а мы утром порешили иных офицеров, избрали солдатский комитет, и пошла заваруха.

— Говорунов расплодилось, как лягушек на болоте, квакают, а что к чему — не поймешь. А ты как?

— Не разобрался еще, одно знаю — говоруны разные бывают. И сорока свое верещание за песню выдает. Но сколь ни прикидываю, а вот правда, наша крестьянская правда, у них, у большевиков.

— Они веру, сынок, рушат, фронт открывают. Русь губят.

— Они ли губят? Подумать надо.

Тихон достал из кармана «Воззвание к солдатам всех воюющих стран».

— На вот, почитай, что Ленин пишет.

Отец взял протянутый сыном листок. Видеть глазами то, что Ленин сам писал, ему еще не приходилось.

— Сам Ленин или кто другой писал?

— Генерал отрицал, а солдат перед смертью поклялся. «Ленин, — говорит, — писал, чтобы солдаты правду знали».

— Перед смертью человек не лжет. Почитаю, обязательно почитаю. Добрый слух о Ленине идет.

Тихон добавил твердо:

— А о том, отец, не беспокойся! Головы не уроню, чести не потеряю.