Таганский дневник. Кн. 1 - страница 77

Еще такое решение пришло от прекрасной, истинной заповеди: не думай о завтрашнем дне, хватит для каждого дня своей заботы, так и я, — нет у меня другого дела, как на сцене, я призван в мир исполнить там Его волю, и не надо противиться этому, а делать свое дело с радостью и легким сердцем. А коль случится несчастье, так если веруешь, Он и в нем тебя не оставит и направит коленки твои по угодной ему дороге. И потом: нельзя объять необъятное. Это уже Козьма Прутков, но он прав по-своему.

Я научаюсь не суетиться и даже изобрел афоризм: кто не суетится, тот никуда не опоздает.

Дома, слава те, Господи, спокойно и любовно. Зайчик снимается, привозит чемодан овощей и денег, так что достаток полный, жаловаться нельзя. «Интервенция» все еще не вышла. Две серии так и не разрешили, я слышу, как Полока звякает ножницами, ублюдок будет, а не роль. Вот как мне не повезло, но я не жалуюсь, что ни делается, все к лучшему, так тому и быть, от судьбы не увернешься…

Почему отчество, а не матчество?

— Надо работать, а не воздух колебать, мы уже вышли из этого возраста. Каждую мысль надо записывать, потом можно все выбросить, не пригодится, но кое-что осядет.

— Вчера посмотрел на тебя молодого в «Пакете», приятно.

— Молодого, Господи, прошло два с половиной года, и многие так сказали — «на Молодого».

Я часто смотрю на живот Зайчика и думаю, неужели там ничего нет, неужели он пустой, и там не прорастает мое семя, и молю Бога, чтоб он послал мне ребеночка, хоть мальчишечку, хоть девчушечку, все равно. Умел бы — сам сделал, но не умею, не дано природой.

Вот и кончилась моя тетрадь — «Книга весны». Завтра начнется новая, как она будет называться?

Рисунок: край стола, на столе зажженная свеча.

23 ч. 25 мин.

Холодно. Дождь. Ветер.

Вчера после спектакля «Три мушкетера» отправились к Веньке. Грустно. Некоммуникабельность. Люся очень изменилась, нервная, подозрительная. Сплетни о Высоцком: «застрелился, последний раз спел все свои песни, вышел из КГБ и застрелился».

Звонок: — Вы еще живы. А я слышала, вы повесились. — Нет, я вскрыл себе вены. — Какой у вас красивый голос, спойте что-нибудь, пожалуйста.

Карижский. Вы создали оппозиционный театр и воспитали в этом духе коллектив, оппозиция никогда ни к чему хорошему оппозиционеров не приводила. (На полях: театр политической демагогии.) Вы всем своим искусством декларируете обособленность искусства от руководства партии, дескать, «не лезьте к нам со своим диктатом»… Нигилизм, отрицание направляющей роли партии…

Карижский здорово подготовился к райкому, он умный мужик, и это-то страшно. Чтобы возражать ему — надо было сосредоточиться и тщательно продумать все ходы. А когда со всех сторон кусают — мысли разбегаются… Петрович взялся за голову и полчаса молчал.

(На полях: про святость, про ремесло, про честность, про то, что нет другой жизни, и надо любить ее и уважать.)

С утра вчера закончил первую главу. Репетировал я с молодыми артистами стихи, обучал, открывал секреты, передавал штампы. Читал главу Б. Глаголину — в общем понравилось — хочется больше динамики — предполагает заявить очередь с самого начала и через нее накалять. Вечером был Гаранин[30]:

— Любимов — знамя интеллигенции.

— Повтор 47 года, талант остался, а где те люди, что лаяли?

— Страх ни к чему хорошему не приводит, не надо бояться, не те силы там и тут.

— От Дупака отвернутся все интеллигентные люди, его не будут звать даже в массовки, он не прокормит свою буфетчицу, не сориентировался, перепугался, надо было жертвовать собой и не было бы жертв.

— Там, наверху, не могут простить ему, что он бросил дочь легендарного героя.

Зайчик в Душанбе, и там землетрясение, отчего такое совпадение?

Высоцкий играл Галилея с похмелья. Снова развязывает. После сеансов Рябоконя лекарств не принимал. Обманул. Три раза выпадение текста абсолютное.

Слушал немного репетицию «Тартюфа». Ученичество. Несмелость. Шаткость. Это, конечно, первые, пристрелочные, но надо же работать.

Написал письмо Полоке. Звонил Юле[31]. Год назад появилась в дневнике фамилия — Полока.