Талифа-куми - страница 19

Журавленко рассмеялся, откинулся на спинку стула и, чуть обернувшись, крикнул:

— Танечка, кофейку нам, пожалуйста, еще! И соку похолоднее...

Потом снова повернулся к журналистке:

— Ну признайтесь, Эля, об этом подумали? Я не обижусь, честное ментовское. Я ведь тогда и сам над собой мысленно смеялся.

— А напрасно, — задумчиво сказала Эльвира. — Я, Сергей Викторович, ничего такого про вас не подумала. Я, наоборот, думаю... точнее, мне кажется почему-то, что в то утро вам повезло, что это оказался не тот самый джип.

— Я знаю, — ответил Журавленко, принимая от официантки новую чашку кофе и ставя его перед Эльвирой. — Только тогда я еще не догадывался, насколько сильно мне повезло. Это я чуть попозже понял.

А в то утро, дождавшись восьми часов, когда уже к людям можно звонить в дверь, не опасаясь их разбудить — день-то рабочий, — я поднялся на третий этаж по широкой лестнице, на ступеньках которой тысячи ног вытоптали за десятилетия глубокие впадины, и позвонил в квартиру Райхмана.

Неожиданно быстро тонкий, но совсем не старческий голос спросил из-за двери:

— Кто там?

— Полиция, — отвечаю.

— Какая?

Сотни раз я слышал этот вопрос из-за запертых дверей и каждый раз удивлялся: неужели наши граждане ждут, что к ним может прийти какая-либо иная полиция, кроме как...

— Российская! — говорю. — Мне бы увидеть Райхмана Семена Семеновича.

— Зачем?

— Может, вы откроете? Я как-то не очень умею разговаривать с дверями.

— Зачем я вам нужен?

— Семен Семенович, — захожу я с козырей, — нам нужна ваша консультация по поводу одного древнего текста. Этот текст сейчас со мной.

Прошла секунда, другая... За дверью молчали. Потом загремел-застучал замок и дверь приоткрылась, правда на цепочке. В проеме показались сначала большой толстый нос и шкиперская бородка, торчавшая почти параллельно полу, а затем и остальная голова Райхмана.

— Покажите! — сказала голова.

Невесть почему, я решил показать ему свои корочки.

Он тщательно прощупал их взглядом и заявил:

— Это не древний текст. Вас обманули.

И попытался закрыть дверь. Этот номер у него, разумеется, не прошел, потому что ногу я в дверь просунул, еще как только она открылась.

— Семен Семенович, — говорю, — обождите. Вот он, текст-то!

И показываю ему ту самую записку в пластиковом пакетике. Райхман только взгляд на нее бросил — тут же:

— Дайте!

— Вы все-таки впустите меня, Семен Семенович, — кладу я записку обратно в карман. — А то невежливо как-то.

— Для того, чтобы вас впустить, — консультирует меня Райхман, — мне надо открыть дверь. Для того, чтобы открыть дверь, мне сначала надо ее закрыть. А ваша нога этому мешает. По-вашему, очень вежливо было ее сюда совать?

Старик был прав, черт возьми, и я убрал ногу в коридор.

— Так-то лучше, — говорит Райхман. — А то освоили, понимаешь, жандармские приемчики!

Он закрыл дверь. Но открывать не торопился. Я уже начал думать, что все сорвалось, как вдруг из-за двери послышалось громкое шарканье. К ней явно придвигали что-то тяжелое.

Я на всякий случай отошел вбок. Черт его знает, этого старого коммуниста: может, ему дедушка, участник трех революций, пулемет «максим» в наследство оставил. Сейчас шарахнет очередью по цепному псу буржуазии, вот вам и сходил к букинисту.

Тут дверь открывается и мне из квартиры рукой машут:

— Заходите.

Я зашел и увидел кухонный столик, перегораживающий прихожую. С двух сторон к нему были приставлены стулья. Вон что, оказывается, Райхман двигал за закрытой дверью. И как приволок-то? Мебель была еще, наверно, выпуска сталинских годов: только по названию «столик», а по сути — здоровенный стол, сделанный не из прессованных опилок и не из пластика, а из настоящего дерева. Шут его знает, сколько такой весить может. А Райхман — старик мелкий, щуплый. Однако, поди ж ты, справился! Мне только непонятно было, зачем он надрывался-то.

Впрочем, он тут же и объяснил:

— Разговаривать будем здесь. Закройте дверь, садитесь и давайте мне свой текст.

— Не больно-то вы гостеприимны, Семен Семенович, — закрываю я дверь и сажусь. — Или коронавирусом от меня заразиться боитесь?

— Заразиться не боюсь, — отвечает мне Райхман, старинные круглые очки на нос цепляя. — Боящихся презираю. Надо или жить как подобает человеку, или заботиться о своем здоровье. Совместить не получится.