Танцуя с Кларой - страница 30

— Кроме того, — прошептал он ей на ухо на первой остановке, после того как отослал слугу, — это дает мне предлог быть ближе к вам на людях, Клара. Большинство мужчин не посмеют прикоснуться в подобном месте ни к чему, кроме кончиков пальцев или локтя леди, даже если они женаты на ней.

Обняв его за шею, она посмотрела на него и рассмеялась.

— Какие глупости вы иногда говорите, Фредди, — сказала она. — Вы когда-нибудь бываете серьезным?

— Иногда, — ответил он, глядя ей глаза тем пристальным взглядом, от которого, как он знал, обычно женщины таяли. — Особенно, когда я занимаюсь делами, которые не требуют слов.

В ее глазах появилось понимание, и она залилась румянцем от смущения.

— Опустите меня, — сказала она. — Вы стоите перед этим стулом уже целых две минуты, Фредди. Опустите меня.

Он тихо засмеялся, подержав ее на руках еще несколько мгновений, прежде чем посадить на стул, повернулся к хозяину трактира и заказал чай.

Она с удовольствием наблюдала, как изменялось его лицо по мере их приближения к Эбури-Корту. Мимо пробегали лужайки с редкими деревьями, протянувшиеся на три мили по обеим сторонам извилистой дороги. Ей всегда казалось, что возможность проехать эти три мили верхом, чувствуя под собой силу и скорость лошади и ощущая бьющий в лицо ветер, и была настоящим счастьем и настоящей свободой. Она никогда не ездила верхом.

И она с удовольствием наблюдала за его реакцией на дом с его классической симметрией, портиком с колоннами и мраморной лестницей. Она была рада, что у ее отца был хороший вкус и что он не использовал свое богатство для пошлого хвастовства. Хотя дом построили недавно, он был красивым и величественным.

— Почему-то, — сказал Фредерик, — я представлял себе небольшой особняк, расположенный на нескольких акрах земли. Он великолепен, Клара.

— Я люблю его так, что не передать словами, — сказала она. — После всех этих лет в Индии Эбури-Корт был для меня воплощением Англии. Я часто сидела у окна, восхищаясь зеленой травой и деревьями, и всегда чувствовала эгоистическую радость, что у папы не было сыновей и что все это перейдет ко мне. Хотя, должна признаться, у этого была своя цена. Мне бы хотелось расти вместе с братьями и сестрами.

Фредди пронес ее на руках вверх по мраморным ступенькам в большой холл, и, поскольку она хотела быть рядом с ним во время встречи с ее слугами, ей в большой спешке — и со смехом! — принесли кресло-каталку. Она хотела быть тем человеком, который покажет ему парадную гостиную с ее позолоченными фризами[7] и сводчатым потолком, расписанным мифологическими сюжетами. Она хотела показать ему столовую для официальных обедов и комнаты для приемов. Она так редко видела их сама. Большую часть своей жизни она провела этажом выше, в гостиных, или в своих собственных комнатах еще выше. Хотела бы она идти рядом с ним, опираясь на его руку.

Устав с дороги, они провели внизу немного времени, но ей было приятно, что он высоко оценил свой новый дом. Это очень много значило для нее.

— Если погода продержится, мы выйдем завтра из дома, — сказал он, когда они сидели в гостиной и пили чай, — и вы, любовь моя, сможете показать мне парк более обстоятельно.

Она тихо рассмеялась, но, когда заговорила, ее голос был полон сожаления:

— Я могу показать вам только то, что можно увидеть с террасы, Фредди, — сказала она. — Я не могу ходить, как вы помните.

— Тогда мы возьмем открытый экипаж, — сказал он, — и посмотрим то, что можно увидеть с дорожек.

— У нас здесь нет открытого экипажа, — сказала она. — Папа очень боялся, что я могу простудиться.

Он изумленно посмотрел на нее.

— Даже летом? — спросил он.

— После Индии погода здесь всегда казалась такой прохладной, — сказала она. — Его ужасала мысль о том, что я снова могу заболеть. Иногда я уговаривала папу разрешить Гарриет покатать мое кресло вдоль террасы, но только в том случае, если погода была теплой и не было даже намека на ветерок. И только если на моих коленях было одеяло, а на плечах — шаль.

Он еще несколько мгновений молча продолжал смотреть на нее.

— Жизнь, должно быть, казалась вам невыносимо однообразной, — сказал он. — Вы никогда не бунтовали?