Танцуют все! - страница 9

С Димоном вообще вышла странная история. Приличный математик, талантливый студент, Фурцев внезапно забросил учебу и подался в рабочие сцены одного из столичных театров. И только спустя какое-то время мы вычислили — Димона пришибла неразделенная любовь к актрисульке не второго, и даже не третьего плана — «кушать подано» в переднике.

Но хороша была чертовка невероятно! Таланта ноль, гонора на «Оскар».

Спала актрисулька со всем театром, кроме Димона. Бедняга сох, чернел лицом и пил горькую.

Через год после их знакомства девица добилась роли в две реплики: «Мадам, ваш гардероб прибыл» и «Месье, не распускайте руки». Остальное время актрисулька молча носилась по сцене, уворачиваясь от похотливого месье.

Тайком от Димона наша компания полным составом явилась на премьеру. Дамская часть коллектива предлагала актриску освистать, мужчины, проявляя корпоративную солидарность с влюбленным Фурцевым, объявили, что горничная от месье уворачивалась довольно эротично.

Еще бы! Чулки с подвязками до трусов мелькали!

Попа в кружевном белье понравилась не только зеленым студентам. Некий режиссер пригласил мадемуазель горничную играть в провинциальном театре.

Недолго думая, Димон отправился вслед за попой, таскать декорации в забытом богом, публикой и администрацией замшелом театре.

Проводы Фурцева вылились в грандиозную пьянку, на которой Гоша, под влиянием безнадежно влюбленного Димона, сделал мне предложение. (Не замуж, а только стать «его девушкой».

Я бы и без официального предложения давно стала. Пугали Гошины родители. Отец — знаменитый архитектор, а мама — психиатр, заведующая одной из частных клиник для нервных толстосумов.

Каждый раз, когда я попадала к ним в дом, начинало казаться — меня тестируют. Ирина Андреевна, милая воспитанная дама, разговаривала со мной по форме вопросы-ответы, папаша Сергей Яковлевич смотрел так, словно прикидывал, чего бы девушке пристроить, а то невзрачная какая-то. Гошу моя мнительность умиляла и трогала. Он уверял, что его родители люди доброй воли и напрочь лишены столичного снобизма.

Возможно. Тем более что разведка донесла (Синицина — Гольштейн, Гольштейн — Поляковой, Полякова — Фоминой, Фомина — мне), что не далее как недавно, на даче Синициных, Ирина адреевна пошутила:

— Моя невестка может быть кривой, горбатой, без зубов. Лишь бы любила Гошу и не была неряхой. Двух нерях, Гошу и его жену, наш дом не выдержит.

Крайне справедливое замечание. Понятовский-младший был пугающе рассеян и мог захламить комнату любого размера. Приведу пример.

Гошина «келья» пять на восемь. В одном конце комнаты фортепьяно, в другом — модерновая стенка белого дерева. Понятовский достает из отделения стенки ножницы, подрезает сломанный ноготь, идет к пианино и кладет ножницы на крышку.

Спрашиваю: «Зачем?». Стенка ближе открой отделение и положи ножницы на место.

Понятовский удивленно смотрит на меня, прикидывает расстояние и задумчиво скребет затылок.

Неисправим.

Но и я не одноглазая горбунья без зубов.

Так что, возможно, игра в вопросы-ответы — привычная форма общения Ирины Андреевны, а Сергей Яковлевич ничего пристраивать ко мне не собирается.

После отъезда Фурцева наш с Гошей роман перешел от поцелуев и объятий в иную форму — постельно-прикладную фазу тесного телесного взаимодействия. Димон разрешил друзьям располагать его квартирой и оставил у соседки Зины ключи и список, в котором моя и Гошина фамилии стояли на первом месте.

Пару месяцев назад, точнее восемнадцатого мая, я вышла из аудитории и направилась к стоящим у окна Гоше, Лине и Соне. Троица о чем-то мило беседовала, Лина звонко хохотала, и вдруг:

— Оставь его, Сонечка. У Понятовского извращенный вкус, Гошу на детдомовских тянет.

Что ответил Игорь, я не услышала. Спряталась за спинами студентов-первокурсников и с трудом удержала сердце в груди и книги в руках.

Недели не прошло, как я рассказала Игорю о том, что случилось девять лет назад. Мы лежали в постели, он обнимал меня теплыми руками и тихонько дул в волосы:

— Бедная моя. Поедем в августе к твоему папе?

Ни за что. Никогда не представлю папе мерзавца, сплетничающего под хохот Лины.