Танцы с королями - страница 9

Из вежливости Огюстен сначала пригласил любовницу короля. Еще будучи нескладным юношей, не успевшим приобрести придворный лоск, он был представлен Луизе де ла Валер во времена своего первого приезда в Версаль. Фаворитка не запомнила его с той встречи: при дворе было слишком много молодых дворян, чтобы знать их всех в лицо или по именам. Однако она улыбалась и без умолку щебетала, пока они кружились в гавоте. Ее пышная серебристо-зеленая юбка колыхалась, как морские волны. Прическа Луизы ничем не отличалась от причесок других дам: каштановые, отливавшие золотом волосы были разделены ровным пробором пополам и спадали до плеч с обеих сторон бесчисленными мелко завитыми локонами. Один длинный тонкий локон, называвшийся «локоном любви», опускался с правой стороны на грудь и раскачивался в танцевальных па.

— Какой прекрасный вечер, не правда ли? — сказала Луиза. — И в довершение ко всему, скоро появится луна, яркая, как серебряный шар…

Огюстен старался в меру своих способностей поддерживать этот малозначительный великосветский разговор, с удивлением спрашивая себя, знает ли она, что король, ненасытный пожиратель женских сердец, хранил ей верность не больше, чем королеве Марии-Терезе. Луизе де ла Валер явно не следовало переоценивать свое влияние на короля в качестве его фаворитки. У нее были изогнутые брови над большими лазурными глазам, и казалось, что она вся переполнена радостным ожиданием и согласна с любым желанием своего партнера. Нижняя губа ее небольшого и чувственного рта имела посредине соблазнительную ямочку. Трудно было в тот раз определить, чему отдавал предпочтение в своем сердце король — Луизе или же охотничьему поместью, потому что уже тогда этот маленький особняк, украшенный позолотой, привлекал его самое пристальное внимание. Именно в ту пору у Людовика XIV возникла мысль превратить этот домик в огромный дворец, жемчужину своих владений.

В поле зрения Огюстена попал король, щеголявший в золотом шлеме с огненно-красными перьями. Это был молодой человек, державшийся с достоинством и величием, производившими впечатление на окружающих. Его фигура была исполнена драматизма даже тогда, когда он был одет в повседневный, скромный наряд. А сегодня он выступал в роли Роджера, легендарного героя, и расхаживал в камзоле из золотой ткани, а на груди его ослепительно блестело солнце — серебряный диск, усыпанный бриллиантами.

Король наслаждался весельем, бившим через край. Гедонистическая сторона его сложной и во многом противоречивой натуры постоянно искала выхода и находила его в обществе галантных кавалеров, хорошеньких фривольных женщин, в пышных балах и церемониях. Но, совещаясь со своими министрами или решая важные государственные дела, он превращался в полную свою противоположность и был суров, жесток и хладнокровен. Он не щадил себя в работе, а в сражениях всегда находился на острие атаки.

Его внешность свидетельствовала о недюжинной физической силе. У него был типичный нос Бурбонов, тонкий и длинный, с чувствительными, чуть подрагивающими ноздрями; верхнюю губу украшала тонкая полоска черных усов. От его поблескивающих глаз с тяжелыми веками не ускользало ничего: по крайней мере, так казалось вельможам, чьи интриги и хитроумные комбинации он разгадывал и разрушал. Когда-то они воображали, будто он станет податливым, как воск, правителем, которого нетрудно будет водить за нос, но вскоре Людовик XIV показал, что думать так бесполезно и даже опасно. Этот король не доверял никому.

Отсутствие должного уважения с их стороны дошло даже до открытого вызова, который бросила ему вся эта спесивая знать, решившись на прямую конфронтацию, известную под названием Фронда. Эта обида как заноза не давала ему покоя со времен детства. И теперь Людовик был преисполнен решимости никогда снова не дать возродиться этой угрозе французскому трону со стороны высшей аристократии. Париж в его памяти всегда ассоциировался с теми неприятными событиями, и из всех дворцов он менее всего любил Лувр. Да и вообще города в его глазах не обладали особой привлекательностью. Лучше всего он чувствовал себя на природе, особенно здесь, в этом поместье, где можно было скакать на коне, преследовать дичь и охотиться, сколько душе угодно. Он мысленно уже создавал на этом месте новый центр власти вдали от старых интриг и горечи неудач, которыми были пропитаны не только Лувр, но и Сен-Жермен, Фонтебло, Венсенн и Шамбуа.