Танец страсти - страница 9

Сидя на скамейке, Малин попыталась восстановить то радостное ощущение, что не оставляло ее первые полгода в театре, но лишь устало покачала головой: даже воспоминания отнимали сейчас слишком много сил. Все, что она могла, — это продолжить созерцать угрюмый спектакль, разворачивающийся перед ее мысленным взором. Он обрастал все большим количеством деталей, становился последовательней и стройнее. Это было пугающее, но одновременно завораживающее зрелище…

Люди и предметы на воображаемой сцене были бесцветными, но Малин уже привыкла к черно-белым экспериментам в студии. Необычным было другое: танцы не сопровождала музыка. Звук обязательно присутствовал в ее представлении о танце: она точно знала, что в одном случае больше подойдет мелодия на волынке, в другом — рок-н-ролл, в третьем — что-то из классики. Единственным аккомпанементом того спектакля, который грезился ей сейчас, были тишина, звук шагов танцоров и их дыхание. И от этого фантазия, населенная мифологическими существами, переставала быть похожей на волшебную сказку и приобретала черты какого-то зловещего ритуала.

…Из оцепенения ее вывела стайка уток, с призывным кряканьем окруживших скамейку. Ну вот, вздохнула девушка, сначала — голуби, теперь — утки… Минуту назад пожилая благотворительница, самозабвенно осыпа́вшая утиную ораву какими-то деликатесными крошками, ушла в глубь парка. Утки, хорошо знавшие свою территорию, не пытались следовать за нею и решили найти себе новую кормушку. Единственный человек, попавший в поле их зрения, Малин, теперь, по единогласному птичьему мнению, должна была стать их “мамой”.

Ее фантазия была такой мрачной, что Малин обрадовалась даже противным базарным голосам уток, вернувшим ее к реальности. После голубей уткам предложить было нечего, и, с сожалением поднявшись со скамейки, девушка побрела вдоль набережной.

День был нежарким. Как раз такую погоду, яркое солнце и прохладный ветерок, Малин любила больше всего. Она не понимала, как люди могут уезжать на лето в южные страны, когда вот оно, настоящее блаженство — не мерзнуть и не мучиться от жары. Что бы она делала, если бы ей довелось жить, например, в Южной Америке или, еще хуже, в Индии?

Только сейчас она сообразила, что прошла пешком приличное расстояние: от Кунгстрэдгердена, где они разговаривали с Бьорном и где она оставила свой велосипед, до Дьюргердена, зеленого острова музеев. Иногда, катаясь по городу на велосипеде, она заезжала на Дьюргерден, но все аллеи здесь вели, казалось, из ниоткуда в никуда, и это не нравилось Малин. Однако сегодня брести по тенистой дорожке в десяти метрах от набережной и слушать, как щебечут птицы, было приятно. Наверное, все было бы по-другому, если бы она снова приехала сюда на велосипеде: с велосипеда зелень казалась безликой, а дорога — однообразной.

Способ передвижения Малин по городу был еще одним предметом споров между нею и Бьорном. Он не упускал случая напомнить, что “постоянное и бестолковое верчение педалей” вредно для танцовщицы и в конце концов изуродует ее ноги. Форма собственных ног вполне устраивала Малин и, вероятно, нравилась и Бьорну — во всяком случае, так он утверждал, когда начинал ухаживать за нею. Но разговоры о том, что ей нужна машина, становились все более настойчивыми. Он никак не желал понимать, что машина ей не по средствам…

Среди деревьев показался просвет, и Малин увидела большую коробку современного здания. Она бывала в этой части острова, Галарпаркене, всего пару раз, но не узнать музей “Васы” было невозможно — хотя бы по тому количеству туристических автобусов, которые его окружали. Несколько лет назад открытие этого музея стало чуть ли не самым шумным событием года. Музей каждый день показывали в новостях, а главный экспонат, старинный корабль, был изображен на салфетках доброй половины кафе в центре Стокгольма. Ажиотаж был таков, что даже театральные снобы, обычно утверждавшие, что им нет дела до всего остального мира, оживленно обсуждали загадочную историю затопления корабля в семнадцатом столетии.

Малин так и не поняла, в чем, собственно, заключалась загадка: “Васа” был неудачно спроектирован, поэтому не проплыл и километра, унеся с собой на дно пятьдесят человеческих жизней. Значит, мастерство строивших его голландцев сильно переоценивали триста лет назад, вот и все. И когда театральная компания отправилась осматривать отреставрированный корабль, Малин не пошла — к тому времени по телевизору уже показали все закутки и корабля, и музея, но особое внимание при этом почему-то уделяли ресторану.