Танец убийц - страница 26

Жители Белграда вставали рано, в большинстве случаев с петухами, но и спать ложились, едва стемнеет. То, что их король в девять утра еще крепко спал, когда на его письменном столе громоздились срочные бумаги на подпись, а в приемной сидели просители, было совсем не по-сербски. Драга понимала это очень хорошо, как и то, что именно ей ставили в вину манкирование королем своих обязанностей.

Она осторожно потрясла его. Он мгновенно проснулся, осмотрелся испуганно и выглядел при этом точно так, как выглядел когда-то двенадцатилетний мальчишка, который пробрался к ней в постель, прячась от ведомых только ему страхов.

Тогда для своих лет он был слишком целомудренным и серьезным ребенком. Возможно, потому, что Милан и Наталия были совсем незрелыми родителями. На втором году после их широко обсуждавшегося развода с Миланом мать взяла Александра с собой в Висбаден. Ненависть, с которой она постоянно преследовала Милана, сделала политическую жизнь в Сербии невыносимой. Мальчик постоянно присутствовал при родительских склоках; это были не столько семейные скандалы, сколько настоящая борьба за власть, а он — фигура, которую перетягивали то на одну, то на другую сторону. Перед ним лебезили, добиваясь его любви, словно она являлась трофеем победителя.

В качестве dame d’honneur[27] королевы Драга занимала тогда небольшую комнату рядом с покоями своей государыни. Однажды ночью, когда за окном бушевала непогода, она услышала в коридоре жалобное хныканье. Сначала она подумала, что скулит пекинес королевы, но, когда звуки стали громче и явно напоминали детский плач, Дрога вскочила с кровати — под дверью на корточках сидел Александр в ночной сорочке. Он уставился на нее темными бархатными глазами своей матери, хотя такое отчаяние вряд ли можно было бы увидеть в глазах королевы.

— О господи, деточка, ты же простудишься! — воскликнула Драга.

В следующую секунду мальчик уже был в ее комнате. Его худенькое тельце тряслось от холода.

— Ложись в мою кровать, — приказала она.

Он послушался, юркнул под еще теплое одеяло и устремил свой полный страха, умоляющий взгляд на ее лицо. И тут мальчик разразился душераздирающими рыданиями. Дрожа от холода, босая, она беспомощно смотрела на этот необъяснимый взрыв отчаяния. Когда никакие ласковые слова не остановили его слез, она тоже нырнула в постель и обняла его. С тех пор как они приехали в Висбаден, Драга пару раз обменялась с Александром несколькими словами; она хотела его ободрить, но он всегда придерживался чопорной, недетской манеры держать себя. Не было никаких причин, которые хотя бы как-то оправдывали его появление у ее двери. И тем не менее теперь он цеплялся за Драгу, как будто боялся упасть в какую-то пропасть.

— Что случилось, Саша? — спросила она, назвав его русским ласкательным именем, каким обычно называла его мать. Когда он не ответил, она спросила настойчивей: — Тебя разбудил ветер? Или приснился плохой сон?

— Ужасный, — пробормотал он.

— Расскажи мне.

Вместо ответа он еще ближе прижался к ней и спрятал лицо у нее на плече.

— Тебе нужно было пойти к мадемуазель или к доктору Докичу.

И гувернантка, и домашний учитель были подобраны королем Миланом.

— Я ненавижу их, — отвечал мальчик ясным, резким голосом.

— А почему ты не пошел к твоей маме?

— И ее я тоже ненавижу.

Внезапный переход от рыданий к холодной злобе ужаснул Драгу.

— Как ты можешь так говорить! Она очень любит тебя.

— Нет, она меня совсем не любит. Меня вообще никто не любит.

«Меня никто не любит», — с течением лет Драга поняла, что эти четыре слова были лейтмотивом жизни Александра. Снова и снова слышала она от него эти слова, в Биаррице, в Меране, во время неофициального свадебного путешествия, в Белграде, когда в королевском экипаже они ехали по улицам города.

Тогда в Висбадене она отнесла эти слова насчет его настроения.

— Ты несправедлив, Саша, — сказала она и ласково провела по его лбу, еще влажному от холодного пота страха. — За других я не могу сказать, но я — я тебя очень люблю.

Он сел на кровати и пристально посмотрел на нее.

— Вот тебе я верю.

За эти пятнадцать лет, что они были знакомы, он, который иногда не доверял самым преданным своим подданным, ни разу не усомнился в ее симпатии, хотя она его никогда не любила. Да и любила ли она кого-нибудь? Ее мимолетные, в сексуальном отношении более или менее удовлетворявшие связи вряд ли можно было назвать любовью. Только Михаилу Василовичу принадлежали ее душа и тело, только он один мог причинить ей боль. К Александру она испытывала только жалость, смешанную с заботой опытной медсестры о тяжелом пациенте. Когда люди называли ее шлюхой, они отчасти были правы, — она действительно была ею, высококлассной представительницей этой профессии, женщиной, которая мудро и осмотрительно удовлетворяет потребности своего любовника. Она не только владела всеми тонкостями ремесла, но и испытывала при этом гордость профессионалки. Доставить наслаждение клиенту было для Драги Машиной почти так же важно, как и получить удовольствие самой.