Танги - страница 26

— Они не имеют права!.. — твердил он. — Не имеют права…

Танги чувствовал, как длинные пальцы Гюнтера ласково гладят его волосы. Гюнтер старался утешить его и называл «маленький черный принц». Танги нравилось, когда он называл его этим именем.

— Полно, Танги, не плачь… Все они несчастны. Когда человек очень несчастлив, он становится жестоким. Надо стараться их понять. Ведь я немец, а их держат в немецком лагере. Неудивительно, что они так относятся ко мне. Ведь они так слабы!

— И я несчастлив, и ты тоже… Они не имеют права. Я их ненавижу!

— Нет, Танги, не надо ненавидеть. Ненависть — скверная болезнь. Если ты много страдал, ты должен многое понимать и все прощать.

Танги плакал. Он чувствовал себя разбитым. Он так хотел есть, что у него сводило желудок. Под ложечкой он чувствовал невыносимую тяжесть, как будто проглотил камень.

— А сегодня я снова пойду играть. Вот уж два месяца, как комендант меня не звал.

— Играть во что?

— На рояле. Сегодня день рождения коменданта. Я дам им концерт. Он пригласил гостей.

— Ты играешь на рояле?

— Да. В юности я собирался стать пианистом. Я даже выдержал конкурс в консерваторию. Но в конце концов выбрал юридические науки.

— Комендант любит слушать игру на рояле?

— Он обожает музыку. Особенно Шопена. Сегодня вечером я сыграю ему пять самых красивых ноктюрнов.

— Тебе приятно играть для немцев?

Гюнтер улыбнулся.

— Ведь я немец, — сказал он. — К тому же мне все равно, для кого играть. Я люблю музыку. У музыки нет национальности.

Танги спал. Кто-то тронул его за плечо. Он открыл глаза и увидел силуэт Гюнтера, который приложил палец к губам и сел на его тюфяк. Затем, ни слова не говоря, Гюнтер развернул пакет, который держал в руках, и показал Танги все, что там было: хлеб, два апельсина, плитка шоколада, два банана, пачка печенья и большой кусок торта.

— Я не хотел ничего говорить тебе заранее: я не был уверен, что получу что-нибудь на этот раз. Ты не мог бы заснуть и был бы разочарован, если б я пришел ни с чем… Вот все это я заработал, играя Шопена. Как видишь, нельзя утверждать, что музыканты умирают с голоду. Теперь мы разделим все это на две равные части и съедим их hic et nunc[10]. Все, кроме печенья, которое я завтра же обменяю на кусок мяса. Ничто не сравнится с куском мяса, когда надо придать человеку уверенности в себе. Итак, приступим.

Танги первый раз в жизни плакал от голода. Он смотрел на лакомства, которые Гюнтер разложил на тюфяке, не веря своим глазам и не смея прикоснуться к ним. Вот уж три месяца, как он не видел апельсина или банана. Он был потрясен одним видом этих плодов. Танги попытался представить себе, какой вкус у апельсина. Наконец он пролепетал:

— Я не могу… Они не мои… Их дали тебе… Я не хочу…

— Ты не хочешь? Клянусь, добром или силком, но я заставлю тебя съесть один апельсин, вот этот кусок хлеба, один банан и половину торта! Мы вместе отпразднуем день рождения коменданта!

И Танги начал есть. Он был счастлив; так счастлив, что ему казалось, будто большего счастья в жизни не бывает. Он улыбался и с волнением смотрел на Гюнтера. Молодой человек старательно ел, а сам рассказывал Танги, как прошел концерт и какая там была обстановка. Но Танги не слушал. Руки у него дрожали от волнения. Он старался справиться с собой и есть медленней, но не мог. Он бросал по сторонам испуганные взгляды и говорил себе, что им надо все кончить, пока никто не проснулся, иначе заключенные поднимут крик, будто у них за спиной занимаются спекуляцией. Когда они все съели, Танги сиял от радости. Он весь вспотел. Он не находил слов и бросился Гюнтеру на шею.

— Я люблю тебя… — Танги не знал, почему на глазах у него выступили слезы. — Я люблю тебя так же, как маму… может быть, даже еще больше… Я так тебя люблю!..

Гюнтер был тоже доволен. Он вытер руки и влез к себе на нары. Танги заснул не сразу. Он тихонько плакал; но первый раз со дня приезда в лагерь он плакал от счастья.

Пришла зима. Сначала полили дожди. Земля превратилась в клейкую грязь. Небо обложили серые и черные тучи. Ближний лес словно потемнел. День за днем шел дождь; тяжелый частый дождь, который пронизывал насквозь, до самых костей. Ветер тоже не затихал.