Танго втроём. Жизнь наизнанку - страница 7
— Оно, конечно, но кому ж охота сидеть на скамейке…
— Товарищи! Попрошу тишины! — голос председателя заглушил поднявшийся было ропот. Постучав карандашом по ободку гранёного стакана, он окинул взглядом всех сидящих на скамьях, откашлялся и приготовился говорить. — Кирилл Савельевич… — словно собираясь с силами, Куприянов набрал в грудь воздуха и, помедлив, с шумом выпустил его обратно. — Кирилл! Все мы, собравшиеся сегодня в Красном уголке, знаем тебя уже без малого три года. За время своей службы ты проявил себя как человек, несомненно, порядочный, основательный и воспитанный. Все три года ты служил образцом примерного поведения и с честью носил форму офицера Военно-Морского Флота Союза Советских Социалистических Республик…
— Смотри, как складно выводит, — на этот раз шёпот справа прозвучал совсем тихо.
— Угу, будто речь на поминках читает. — Невидимый Митрофаныч едко усмехнулся, и в этот момент Марья буквально кожей ощутила на себе его обвиняющий взгляд.
— …учитывая безупречную службу и политическую подкованность мичмана Кряжина, партийным комитетом части 6215 было принято решение рекомендовать его к вступлению в ряды Коммунистической Партии Советского Союза, о чём существует официальная запись, зафиксированная в протоколе заседания от пятнадцатого февраля 1969 года… — Прокатившаяся по комнате волна шума заставила Куприянова прерваться. Достав из папки лист с протоколом, он аккуратно взял его за уголок и, вытянув перед собой руку, продемонстрировал присутствующим. — Рекомендация партийной ячейки — высокая честь и одновременно огромная ответственность…
— Ну всё, плакала Кирюшкина рекомендация кровавыми слезами, теперь ему куда ни кинь — всюду клин, по-любому петля выходит… — Прищёлкнув языком, Митрофаныч разочарованно сплюнул на половицу перед собой.
— …но в свете последних событий недостойное поведение мичмана Кряжина бросает тень на моральный облик советского офицера…
— Ну всё, Митрофаныч, покатилось колесо под гору!
— А я тебе о чём говорил? Куприянов всегда начинает за здравие, а кончает за упокой…
Слова Митрофаныча перемешивались с голосом председательствующего Куприянова и отдавались в голове Марьи непонятными скомканными звуками. Закрыв лицо ладонями, она старалась вслушаться в смысл произносимых слов, но, ускользая от её воспалённого сознания, они слипались в один сплошной ком и, закручиваясь тугим вихрем, раскалывали действительность на сотни мелких обломков, сложить которые в единое целое не было никакой возможности.
— …поступки, недостойные комсомольца…
Ячейка общества… моральный облик… Слипшиеся между собой слова делились на звуки и вкручивались в сознание Марьи, разрывая голову и разносясь по всему телу безудержным горячечным ознобом.
Заставив себя распрямиться, Марья с трудом оторвала ладони от лица и почувствовала, как неистово колотится её сердце. Разрываясь от напряжения, оно жёстко пульсировало где-то у самого горла, отказываясь качать кровь к заледеневшим пальцам рук и ног. Резкая боль в затылке отдавалась оглушительным звоном в ушах, и слова говоривших, тая маслом на раскалённой сковороде, деформировались во что-то скользкое и отвратительно тягучее…
— …Вам придётся расстаться со своим комсомольским билетом.
Смысл сказанных Куприяновым слов дошёл до Марьи не сразу. Оглушённая повисшей в комнате тишиной, ожидая ощутить на себе чужие взгляды, она беспомощно оглянулась по сторонам, но никто на неё не смотрел, потому что все лица без исключения были обращены к центру комнаты.
У края стола, застеленного зелёной суконной скатертью, стоял Куприянов, а напротив него, всего в двух шагах — бледный как полотно, осунувшийся Кирилл, в руке которого виднелась маленькая тёмно-бордовая книжечка комсомольского билета. Тяжело дыша, Кряжин, не отрываясь, смотрел на Куприянова, а по его вискам, скользя неровными дорожками, катились крупные капли холодного пота. Он нервно подёргивал крыльями ноздрей, перекатывая под смуглой кожей хрящеватые комья желваков, и в его тёмно-карих, почти чёрных глазах застыло немое отчаяние.
Расстаться с комсомольским билетом означало поставить на своей будущей жизни огромный жирный крест и забыть обо всём, что сулила удачная карьера и молодость, — беспартийного счастья не бывает. Представив себе последствия сегодняшнего решения, Кряжин внутренне похолодел и, чувствуя, как где-то внутри его зазвенели на высокой ноте и до отказа натянулись тонкие рифлёные струны нервов, лихорадочно задёргал уголками губ. Цена ошибки была настолько велика, что думать об этом не было никаких сил. Дальнейшая жизнь с ненавистной Марьей казалась Кириллу кромешным адом, но, если его исключат из комсомола, рассчитывать в своей жизни на что-то стоящее он уже никогда не сможет.