Танго железного сердца - страница 28
– Господи, – Баланов опустился на колени и, просунув руку через прутья, попробовал дотянуться до поверхности существа. Не хватило каких-нибудь двух сантиметров. – Что же вы с ним сделали?
– Зря ты его жалеешь, – с неожиданной жестокостью проговорила Маша. – Их мир переваривает нас, почему же мы должны оставить в покое его?
– Зачем было туда лезть?! – разозлился Баланов. – Кто вас просил?! Эта несчастная слизь?! Или, быть может, ученые, превратившиеся черт знает во что?! Ваша дрянь почти добралась до Илимска и скоро устроит там второй муравейник, но теперь уже под открытым небом!
– Как до Илимска? – не поверила Маша.
– А вот так! Ты не видела, что там творится. Дикие природные аномалии, карантин. С меня взяли подписку о невыезде на целых пять лет! Называется, приехал поработать!
– Вот и работайте! – раздалось из-за спины.
Баланов резко обернулся, узнав голос. Перед ним, в сопровождении двух лаборантов, стоял начлаб.
– Юрий Серафимович, – сухим тоном сказал он, – не припомните, для чего я вас нанимал?
– Чужой мир – он нас с тысяча девятьсот шестьдесят второго года неторопливо так, обстоятельно переваривает, – сказал Кирилл Мефодьевич. Он сидел на краю кровати, брезгливо подобрав ноги, и недовольно морщил нос. Запах тут стоял, конечно, жуткий. Баланов равнодушно отвернулся. Ему было плевать. Он уже несколько дней не выходил из комнаты, не вставал с кровати, кроме как в туалет; не брился и не ел; только пил воду из-под крана, лежал и смотрел в плохо побеленный, потрескавшийся, далекий потолок. Там ему виделось небо.
Иногда Баланов поворачивался и разговаривал с голубым бегемотом, называя его «дружище монстр». Иногда брал брелок и говорил Маше, какие у нее красивые коленки; ах, черт возьми, я опять так устал на работе; чертова Машина Смерти; я хочу тебя видеть; Маша, Маша, куда ты ушла? Я люблю тебя, Маша. Скажи, я правильно поступаю?
Маша молчала. Маша не могла ответить.
– Центр спроектирован, как гигантский муравейник – это вы, наверное, заметили, Юра, – рассказывал Коршун. – Ходы сообщения, хранилища, жилые помещения для рабочих муравьев и муравьев-солдат. Уже тогда нас обрабатывали…
Абрамов молча застыл посреди комнаты огромной неподвижной колонной. После смерти Маши он осунулся и пожелтел, высох. Казалось, даже гордый нос ученого стал меньше – как лайнер у вечной пристани, съеденный коррозией.
Коршун и Абрамов уже несколько дней приходили вместе. Баланов не знал, зачем – вернее, не хотел знать.
– Мы ничего не можем сделать. Открыли струну…
– Окно в космическую Европу, – с издевкой произнес Баланов. Он сам не знал, что его так зацепило в словах Коршуна. Баланов даже повернулся на своем топчане. Кирилл Мефодьевич поднял голову, заговорил живее и энергичнее – словно пробился нефтяной фонтан, и теперь бурильщики подставляли радостные лица черному золоту.
– Знаете, Юра, это напоминает кристаллическую решетку – под действием силы притяжения молекулы выстраиваются в определенном порядке. Вот смотрите. Молекула состоит из…
– Где Маша? – спросил Баланов сипло. Фонтан заткнулся.
Баланов поднялся, преодолевая сопротивление расслабленного тела. Тело привыкло лежать и хотело это делать. Тело вошло во вкус. Баланов застонал, чувствуя, как застоявшаяся кровь лениво разбегается по венам и артериям. Зудела щетина. Он в раздражении поскреб подбородок – ногти отросли, как у гориллы. Болело все. Скрип суставов, кажется, слышен даже в зале Машины Смерти.
Кристаллическая решетка, подумал Баланов. Нас притяжением ставит на место. Вот так, люди, вот так Земля. Чужой мир, в который мы вляпались, как в дерьмо, кушает нас, тварь. Такое вот активное дерьмецо. Обхватывает жертву и медленно начинает переваривать. Знакомьтесь, это я. Пропитывает желудочным соком.
Баланов потянулся. Коршун смотрел на него с надеждой.
– Юра, миленький, наконец-то…
– Ну, обманули они наши инстинкты – но разум нам на что-то дан?! – хрипло сказал Баланов. – Или приставка сапиенс – это и есть приставка, одно хомо осталось – жрущее, пьющее и…
– Трахающееся! – произнес незнакомый голос.
Баланов поперхнулся. Он не сразу понял, что это заговорила молчаливая статуя.