“ТАРАС БУЛЬБА” – НАКОНЕЦ ПО-ПОЛЬСКИ - страница 2

Поддержку народным вымыслам Гоголь нашел в “Истории Русов”, которую приписывали тогда перу православного архиепископа Георгия Конисского (1717-1795), – под его именем она и была издана в 1846 году. И до сих пор спорят, кто же подлинный автор этой книги: одни ученые называют Г.А.Полетику (1725-1784); по мнению других, это или его сын, Василий, или канцлер Александр Безбородко, влиятельный сановник при дворе Екатерины II. Гоголь, скорее всего, располагал не книжным изданием “Истории Русов”, а списком (они тогда во множестве ходили по Украине). Сочинение это, в сущности, было подделкой, собранием невероятных россказней, на что обратили внимание уже современные Гоголю критики, в том числе и Кулиш; в “Рубоне” Грабовский ссылался на его мнение, выраженное в “киевской губернской газете”, где тот доказал, “сколь мало достоверны повествования Коницкого (так у Грабовского!)”. В конце XIX в. выдающийся польский историк Тадеуш Корзон соглашался с теми исследователями, которые утверждали, что “История Русов” – не подлинная летопись, а “самый злобный политический пасквиль, рассчитанный на полное невежество русской публики и литературы”.

Но художественная литература управляется своими законами. Здесь зачастую дело решает не достоверность, а красочность повествования. Поэтому так долог перечень писателей, которые полными пригоршнями черпали из рассказанного псевдо-Конисским. Список возглавляет сам Пушкин, тут же оказался и Гоголь. Сравнение соответствующих отрывков “Тараса Бульбы” с текстом “Истории Русов”, проведенное Михалом Балием, показало, что Гоголь частенько обращался именно к этому источнику. Там он отыскал эти россказни, от которых кровь в жилах стынет, – о медных быках, в которых шляхта живьем сжигала козаков, или о католических священниках, запрягавших в свои таратайки украинских женщин. Байка об ужасающем быке попала и в широко распространенные легенды о смерти Семена Наливайко, которого якобы сожгли в бронзовом коне или волe (на самом деле ему отрубили голову, а затем четвертовали).

И тщетно Валентина Горошкевич и Адам Вшосек страстно доказывали (в предисловии к запискам Яновского), что “История Русов” – “грубая подделка, напичканная самой бесстыдной клеветой и откровенной ложью”, “нагромождение из пальца высосанных бредней”, “обливающих грязью всю историю Польши”. Они же охарактеризовали “Тараса Бульбу” как поэтический парафраз “некоторых отрывков апокрифа (т.е. “Истории Русов”. – Я.Т.), проникнутых особой ненавистью к Польше”.

Но вернемся к уже цитировавшейся рецензии Грабовского, напечатанной в 1846 году. Грабовский упрекал Гоголя в полном отсутствии реализма даже в деталях, очевидном в сцене казни козаков или знакомства Андрия Бульбы с дочерью воеводы. В повести “родовитая барышня кокетничает с отроком, который пробирается к ней через печную трубу” – такого рода поведение, писал Грабовский, пристало бы скорее читательнице романов Жорж Санд, чем высокородной польке. В заключение критик назвал попросту смешным то, что некоторые русские критики сравнивают Гоголя с Гомером, ибо в “Тарасе Бульбе” сравнение это “относится к трупу, а лучше сказать, к чучелу, соломой набитому, каковое рано или поздно обратится в хлам”. Вопреки приведенным мнениям, вторая редакция повести была встречена на родине автора еще благожелательней, наверное, и потому, что Гоголь усилил в ней уже не только антишляхетские, но и откровенно антипольские акценты. Потому-то повесть “Тарас Бульба” и была включена в “Походную библиотеку” для солдатского чтения. В тоненькой, всего 12 страничной брошюрке было помещено изложение повести, причем особо выпячивалась ее антипольская заостренность, а отрывок о том, как Тарас собственноручно казнит своего сына за измену отчизне, был напечатан целиком.

На рубеже XIX и XX веков в результате переработок и сокращений повесть Гоголя заняла свое место и в лубочной литературе. Одна из таких переделок называлась: “Тарас Бульба, или Измена и смерть за прекрасную панну” (М., 1899).

Тем не менее повесть “Тарас Бульба” во времена Апухтина*, должно быть, входила в списки если не обязательного, то рекомендованного чтения в польских гимназиях. Иначе трудно понять реакцию польской молодежи на торжества в годовщины рождения или смерти писателя. Уже в 1899 г. эти торжества натолкнулись на протест польских учащихся. Спустя три года варшавская пресса сообщала, что по случаю 50 летия со дня смерти Гоголя 4 марта в Варшаве, как и повсюду в России, “во всех казенных школах учащихся освободили от занятий”. В некоторых гимназиях, как мужских, так и женских, были проведены беседы о жизни и творчестве автора “Тараса Бульбы”, состоялось также торжественное заседание в университете. А вечером русская любительская труппа сыграла “Ревизора”. Подцензурные газеты, естественно, не осмелились по этому случаю сообщить, что варшавская цензура строго-настрого запрещала играть пьесу Гоголя на польском языке, опасаясь, что она скомпрометирует в глазах здешних зрителей царскую администрацию. Только революция привела к тому, что в декабре 1905 г. этот запрет отменили.