Тарасик - страница 29
— А я не шучу, — рассердившись, говорит папа. — Она на Дальнем Востоке.
Заведующая отрывает глаза от книжки и по-детски, в упор, неучтиво и пристально, разглядывает папу Тарасика.
Под ее взглядом он густо краснеет и пытается что-то пробормотать.
— Товарищ Искра, — дрогнувшим голосом перебивает она. — Свет не без добрых людей. Ребенка вырастите. И вырастите хорошо!
— Чего-чего?! — ужаснувшись, спрашивает папа.
— Успокойтесь, товарищ Искра!
И перо скрипит:
Мать:
«Отец-одиночка», — прикусив губу, аккуратно вписывает двадцатидвухлетняя заведующая детским садом в голубую толстую книжку.
Глава четвертая
— Спасибо вам, Маргарита Ивановна, ну и терпения же надо к ним, Маргарита Ивановна, в жизни не хватило бы у меня такого терпения, — сказала Нелина мама, робко глядя в глаза Маргарите Ивановне и улыбаясь, как улыбаются в школе учительнице девочки-подлизы.
— Да бог с вами, какое же тут терпение, — ответила привычно-усталым и спокойным голосом Маргарита Ивановна, все понимая и тоже улыбаясь. — Пообедала хорошо. Да нет, ну кто же ее обидит? Право, нет. Ее любят у нас.
Пока она говорила это, Неля, одетая в свою белую шубку, примостившись на корточках, лепила из снега пирожки. Рядом с нею сидели Тарасик и Альфред.
— Он не так лепит, — говорил Неле Тарасик.
— Он испортит тебе пирожок, — говорил Альфред.
Искоса, боковым взглядом глядела Нелина мама на светлые Нелины косы, торчавшие из-под капора, на розовую, повернутую в ее сторону щеку; рассеянно вслушивалась в детские голоса.
Звонкий голос дочки выражал уверенность и любовь к себе. Неля смеялась.
— Маргарита Ивановна… — вдруг сказала Нелина мама.
— Да, да, мамаша?
— Маргарита Ивановна! Мне кажется… Неля будет иметь успех.
Голос дрогнул, губы скривились, как будто прося, чтобы Маргарита Ивановна простила ее за ту глупость, которую она сказала только что.
— Несомненно! — серьезно ответила Маргарита Ивановна. — По-моему, Неля будет иметь успех.
Мать не сказала больше ни слова и даже не сказала «до свиданья». Она взяла свою девочку за руку, и они пошли. Так рядом с сумрачной стеной высокого каменного дома прыгает солнечный заяц, невесть откуда взявшийся. Так между булыжников пробивается робкая травка. Так ни с того ни с сего неожиданно раздается на окраине города в предрассветной темноте петушиный голос: «Кукареку, я тут, пришло утро!»
Свернули за угол и пропали. И Маргарита Ивановна наконец позволила себе улыбнуться и забыть, что она воспитательница.
Один за другим расходились по домам ребята. Мамы, папы, дедушки, бабушки уводили их из детского сада.
— Дети, ужинать, ужинать! — сказала Маргарита Ивановна круглосуточникам счастливым, радостным голосом, стараясь не встречаться взглядом с новеньким мальчиком.
Он не сказал: «Я хочу домой», он не сказал: «А папа?» Он ждал.
«Этот, пожалуй, в жизни не пропадет», — почему-то подумала про него Маргарита Ивановна и небрежно и ласково сунула руку под барашковый воротник Тарасика.
— Ребята, ужинать, ужинать, — повторила она так бодро и счастливо, будто сообщала им, что в детском саду появился новый аквариум с рыбками или что в их детской столовой завелся кенарь.
— Стройтесь парами, — весело сказала она, — пусть каждый возьмет лопату и ведерко! Правильно, молодцы! Тарасик, не толкай мальчика, стой спокойно. Так! Пошли в дом!
И она запела, шагая рядом:
Ее песню подхватил один-единственный детский голос, голос самой кроткой и тихой девочки из всей группы. Заскрипел снег. Киок! — очень тихо сказала дверь, и двенадцать ребят-круглосуточников вошли в прихожую детского сада.
Ночь. Может, где-нибудь в этот час светит солнце. Но в Москве ночь. Она над крышей каждого дома — самого большого и самого маленького. Она глядится во все окошки — в окошко дома на самой-самой дальней окраине и того большого дома, что на улице Горького. К каждой стене прильнула она своей тихой щекой. И хоть улицы залиты электрическим светом и все еще едут по ним троллейбусы, автобусы, трамваи, но полгорода спит. Спят не только дети и старые люди, спят булыжники во дворах, там, где нет уличных фонарей. Спят деревья и даже, может, река Москва. Ведь надо же отдохнуть и ей. Конь спит стоя, а река на бегу.