Тарасик - страница 34
И вдруг в тишине комнаты раздался тихий детский плач. Тарасик?! Да нет. Тарасик выл, улюлюкал, не такой он был человек, чтобы плакать тихо. Забившись в угол, прижавшись к стене лицом, она всхлипывала, как девочка. Папа видел, как вздрагивают ее острые плечики.
Подойти, оторвать от стены, прижать к себе ее зареванное лицо, поцеловать глаза, сказать: «Марш в ночлежку!» (А это значило на их языке, что она должна спрятать голову под его пиджак.)
Но вместо этого он пожал плечами, вышел на кухню и засвистел.
Он не пошел провожать ее на вокзал. Зачем же? У человека есть воля, характер, достоинство… Родные люди должны считаться друг с другом. А она наплевала. Ну и прекрасно. И он плюет. Но иногда бывает так трудно плевать!
Поезд на Дальний Восток уходил в 7.30. Ровно в 7 часов, находясь на работе, он перестал «плевать», взревел: «Замени, Рахматулин. Я — мигом», — и ринулся на вокзал. Он вскочил в автобус, потом в метро. Два раза он уронил кепку… Прохожие и пассажиры проклинали его, он их толкал локтями, наступал им на ноги, вслед ему говорили:
— Ну и вежливая пошла молодежь!
Сердце билось так крепко, когда он бежал через привокзальную площадь. Он забыл, что есть на свете слова «достоинство», «самолюбие» и все остальные похожие.
Надо было бежать. Он бежал. Только это он помнил.
Пусть сквозь стекло вагона, пусть хоть мельком она увидит его. Он ей крикнет: «Соня!» — вот только это одно. Вся его жизнь, все его желания, бег, оголтелый стук сердца как будто превратились в самый последний вагон, в прицепу ее уходящего поезда… Догнать, крикнуть: «Соня!»
И вдруг он увидел, как издалека спокойно идут через площадь Тарасик и дедушка Искра. Они шли медленно. Им хорошо! Они ей махали вслед.
— Отец, — сказал папа дедушке Искре голосом, все еще срывающимся от бега. — Отец, ведь я ее так просил!
Медленно, холодно и отчужденно поднялись глаза из-под лохматых отцовских бровей.
— Видно, худо просил, сынок.
— А как же еще просить? В ногах мне, что ли, валяться? — вскинулся папа.
Словно не слыша, отец продолжал:
— Я тебя не засватывал, жениться не уговаривал. А уж коли схватил — держи.
…Папа закрыл старый дедушкин шкаф, сбросил теплую куртку, снял кепку… Пока он шел к столу для того, чтобы зажечь настольную лампу, ему навстречу мигнуло большое лиловое пятно от пролитых на пол чернил…
Тарасик! Раз есть Тарасик, стало быть, она — тут.
Тихо. Светло. По комнате ходит кошка.
«Ну? Занимайся! Вокруг не слышно ни шороха, ни дыхания. Пристроил Тарасика в детский сад. Упек жену на Дальний Восток. Оскорбил отца, обозвал эгоистом старого человека. Чисто, тихо. Порядок. Учись, постигай. Расти. Через шесть дней экзамен по сопромату. Перед тобой раскрытый учебник. Славно светит зеленая лампа. Перестала бродить по комнате кошка. Свернулась на диване и спит, А может, удалить и кошку? Вытолкать ее на мороз? Занимайся, проклятый! Давай учись!»
Все это говорил себе папа Тарасика, опрокинув голову на руку, сжав от злости губы, стараясь забыть про то, что в шкафу висит какое-то глупое голубое платье.
…Вот как весело, как хорошо и спокойно провели свою первую ночь в разлуке Тарасик и его злосчастный отец.
Глава шестая
Эх и бывают же работы на свете! Например: для того, чтобы покататься на бричке, в которую впряжен ослик, за каждого мальчика и за каждую девочку надо платить пятьдесят копеек. А тот мальчик, который сидит на козлах и управляет осликом, только то и делает, что с утра до вечера колбасится по кругу. И это называется работой! Эх, если б Тарасик был папой или дедушкой Искрой, он бы всю жизнь ел мороженое и катался на ослике. Это лучше, чем быть дворником и даже пожарным.
У забора, где ослик, толпятся малыши — целых два детских сада. И, кроме детских садов, много другого народу: взрослые, малыши, школьники. Ребята ждут очереди, чтоб прокатиться на ослике.
А большой мальчик, тот, что на козлах, — он, наверное, из пятого класса — сидит, брови сдвинул да еще в руках держит вожжи, причмокивает, говорит:
— Пошел!..
И целый день он катается так. С утра и до той минуты, когда закроют зоопарк. Он орет:
— Становись в очередь! — говорит: — Не лезь!