Тася - страница 5
В лесу сосредоточивались наши части. Говорили, что подходят свежие силы. Говорили, что вот-вот, после долгих месяцев отступления и обороны, будет наш прорыв. Говорили, как всегда, многое, и чаще всего о том, о чем мечтали… А как будет? На деле будет? А с другой стороны — Москва-то рядом, совсем рядом…
В траншею спустился командир взвода:
— Приготовиться! И — гранаты, бутылки! Возможны танки!
— Сволочи! — произнес Коля. — А я-то, дурак, думал…
— Что?
— Думал, сменят, в деревню махну. Девчонка там одна у меня, понимаешь. Бабенка — первый сорт!
С немецкого берега ударили орудия и минометы. Затем через мелкую Москву-реку вброд двинулись танки с автоматчиками на бортах. И самоходки. И бронетранспортеры. По единственно уцелевшей переправе, прыгая по плохо сложенным бревнам, затрещали мотоциклы. Наш берег молчал, словно выдерживал, и вдруг, когда казалось, уже вот-вот немцы вплотную подойдут к траншее, он заревел пушками, минометами, ружейными и автоматными выстрелами. Немцы откатились назад, но ненадолго. К вечеру повторилось опять то же.
…Их сняли с передовой глубокой ночью. Спать почему-то не хотелось, и Алексей ворочался в землянке с боку на бок. И мысль: «А как же Тася?» — не выходила из головы.
«А как же Тася? — спросит он сейчас Колю. — Ведь вы пожениться хотели…»
И Коля ему, наверно, ответит: «Знаешь, война! Пришлось отложить! Вот кончится, тогда…»
Надо спросить! Надо, тем более что Коля рядом, тоже не спит, курит.
Странно, что он сам все это время не думал о Тасе. Даже не вспоминал. А ведь они в Москве в последние дни перед уходом в армию не виделись. Тетя Маша говорила, что Тася на казарменном положении и потому не приходит домой. Но неужели она не могла вырваться и проводить Колю, когда они уходили из военкомата? Ведь всех кто-то провожал. И его провожали. Мать провожала и отец, который, наверно, с трудом ушел с работы. А Колю провожала только мать. Тася не пришла. Может, он из-за этого и сердится на нее? И не пишет?
— Ты что не спишь? — спросил Коля.
— Не спится, — сказал Алексей.
— После такой заварухи не уснешь, — согласился Коля. — А фрицев все же долбанули отменно!
«А как же Тася? Сейчас спрошу», — решил Алексей.
— Коль, я давно хотел тебя спросить, — сказал он, — а Тася где сейчас?
— Тася? — Коля, кажется, удивился. — А кто ее знает? Может, в эвакуации где ошивается или в Москве…
— А как же…
Алексей не договорил.
— Что как же?
— Вы ж жениться собирались, кажется…
Коля рассмеялся:
— Чепуха! Да на кой лях она мне сдалась! Сказал ей как-то по глупости, а она и поверила. Говорит: «Люблю! Люблю! Люблю!» А нужна мне ее любовь! Получше были, и то не собирался… Да и война, брат! Она все спишет!
Лето в этом году было сухим и жарким. Горело все. Дома в белорусских деревнях, подожженные карателями. Штабы немецкой армии, подожженные партизанами. Горели хлеба на немногих засеянных полях. Горели и сохли даже болота.
Тася видела это, пока шла. А шла она долго, вот уже почти два месяца. Через Птичь, через Березину, через Днепр и дальше к Инути. Большие города и поселки она интуитивно обходила. И те, кто помог ей, не советовали: «Иди подальше от дорог, выбирай места поглуше, пробьешься. Ты не мужчина — тебе легче. И с едой не пропадешь— лето!»
Тогда, когда она слушала это, она уже знала, что это хорошо — быть не мужчиной. До войны всегда завидовала мальчишкам. Потом Коля. Зависть к мужскому полу! И как не завидовать: вот взял и обманул, и все ему нипочем. Мужчина! А каково ей? Когда пришла на курсы радисток, уже ни одному мужику не верила: «Все такие!» Иные обижались, и сейчас она понимала — искренне, а она грубила, отшучивалась, подчас давала по физиономии, когда приставали. Может, и зря порой? Может, счастье свое отбила? Может…
В конце октября прошлого, сорок первого, она была уже радисткой. Ее и еще двух девушек подняли с московского Центрального аэродрома на Ленинградском шоссе и сбросили под Минском. Они работали в разных местах. Тася в относительно спокойной деревушке, в десяти километрах от города, работала нормально и спокойно. Три месяца тринадцать дней работала. Ее даже один из руководителей минского подполья, появившийся в их селе, похвалил.