Таволга - страница 26

— С дочерью не встречался?

— Видеть видел, а так, чтобы поговорить, нет.

Вошла шумная компания, и Роман прервал рассказ, заметив мимоходом:

— Вчера Гусев зарулил на большом газу от какой-то женщины. Протри ветровое стекло, водитель.

Значит, все-таки Гусев. Степан бросил пятерку и вышел. Дорога вывела в поле. Пересек его и попал в полосу непаханной степи. Было то время, когда сохла сон-трава, сох горицвет, белели клочки ковыля. Теплый воздух пах шалфеем. Трескуче звенели насекомые, посвистывали суслики. Багряное солнце с сияющим нимбом погружалось за горизонт, и засыхающая равнина блестела кофейно-золотистым отливом. Чуть слышно: чш-х, чш-х — на стройке забивают сваи. Теплый воздух успокаивает. Слышится тихая песня о тополях, коронованных солнцем.

Голос летел из степи, навстречу. За холмиком показалась голова женщины. Вдруг песня смолкла. Женщина побежала навстречу, раскинув руки. «Она», — узнал Степан.

— Вернулся? — Инка кинулась на шею. — Ну, разве так можно? Хоть бы телеграмму дал, что задерживаешься.

От нее пахло степью.

— Что ты там до сих пор делала?

— Не хотелось оставлять работу на завтра.

Он запрокинул ей голову резко и, должно быть, больно:

— Зачем у тебя был Гусев?

— Машину кто-то из ваших разбил, так он пришел тебя звать на помощь. Думал, ты вернулся.

— И водку пили из-за разбитой машины?

— И водку. Он пил и немножко я. Устала, давай посидим.

— Он пожалел, что меня нет?

— Не очень, быстро захмелел. А потом захотел остаться.

— Ну?

— В другой раз, может быть, и оставила бы.

Откуда-то сбоку выскочил тушканчик, постоял столбиком, поскакал, словно игрушка на резиновой подвеске, и скоро слился с сумеречной степью, и только белая кисточка хвоста еще некоторое время чертила воздух. Над головой протянула пара журавлей.

— Не таким, Степа, вернулся, другим. Думаешь уходить, так уходи скорее, пока не поздно для меня.

— А что тебе сделается?

— Кто знает, все может быть. Ну, что ты смотришь? Да-да, будет.

— Нормальный ход, Инка! Будет дите — другое дело.

На следующий день он отправил телеграмму Фаине, в которой сообщал, что задержится, а вечером писал письмо: работы навалом, шоферов не хватает. К тому же дали новую машину. Но это на месяц или два, пока не придет подкрепление по новому набору.

Он считал: этого времени будет достаточно, чтобы привести мысли в порядок и прийти к окончательному решению. Но прошло два месяца, потом еще два, а решение не приходило. Он отодвигал срок, казалось, вот-вот что-то случится и все решится само собой. После работы он чаще заглядывал к Роману, пил пиво и нехотя вступал в разговор.

— Что, Инна, товарищ водитель?

— Нормальный ход.

— Ждете прибавления?

— Жди не жди, а будет.

— Желаю вам счастья.

В начале апреля зазеленела степь, а через две недели буйно закипела сочными красками. По утрам в балках стоял легкий туман, часам к десяти рассеивался. Ветер играл крапчатым гарусом трав, а вечером степь тонула в алой дымке.

Степан удивлялся: цветов-то какая уймища! Откуда прет? Что за сила такая в земле? Он набирал букет адониса и ехал дальше. Любила Инка цветы. Принимала букетик, целовала, и подурневшее лицо ее преображалось. Степан чувствовал: нет, не уйти от нее.

За неделю до майских праздников он отвез Инку в роддом и на обратном пути завернул к Роману.

Против обыкновения тот назвал Ушкина по имени и с затаенной тревогой спросил:

— Как дела, Степа?

— Жду. Надо бы что-то купить в подарок, да вот не знаю.

Роман вцепился в руку:

— Я знаю! Идем со мной, — и потащил к себе.

Жил буфетчик неряшливо.

— Ты уж прости, — извинился он, — не для кого фасонить, хотя скотство, конечно, да привык. Вот погляди, — и протянул коробочку.

В коробочке лежало золотое колье — вязь букв, инкрустированных изумрудами.

— Покойной жены вещица. На рождение дочери покупал. Отринула.

Степан полюбовался игрой зеленых камушков и отложил коробочку.

— Нет, Роман, не возьму. Хороша, да денег таких нет.

— Я прошу у тебя деньги? Если буфетчик, так у него нет души? Думаешь, живет старый скряга, обжуливает посетителей и копит, копит… Ах, Степа, если б можно было стать молодым, полуголодным, без копейки в кармане! Я бы знал, что делать. Теперь у меня есть деньги, а зачем они? Дай доброе дело сделать, уважь, Степа. Ты не представляешь себе одиночества в старости — страшно. Страшно, Степа! Положим, сам виноват, да от этого разве легче?