Тавро - страница 20

«Будто хочет всем доказать, что она русская».

— Заходи, заходи. Выпьешь рюмочку за знакомство? Скоро друзья придут. Садись.

«Выпьешь рюмочку, скоро друзья придут»… кто же теперь так говорит? Выпьешь, надо говорить, да не спрашивать, а восклицать, либо утверждать. Наши придут, познакомлю… скоро придут… вот придут! Эта девчонка говорит, как из словаря слова тащит.

Таня подала Святославу водки в серебряной стопочке, тот попросту подавился… не выдержал:

— Простите, а стакана у вас нет?

— Есть. Только ты тыкай меня, а? Так ведь проще, не правда ли?

— Правда ли.

Святослав незаметно обалдевал. Очумел он вконец, когда квартирка наполнилась до краев песнями хора Советской армии. «Путь далек у нас с тобою» — бил по балалайкам, иконам, лупил молоточками по черепу.

— Слушай, умоляю, поставь все, что угодно, цыганщину, Песню о Роланде», но избавь меня от этого. Я три года в армии пел эту дурацкую песню, всю жизнь ее слушал… иногда боялся в уборной спустить воду… — дерну — вдруг заговорит Хрущев, Брежнев или запоют они свой «Путь далек». У нас домохозяйки боятся утюг врубить — вдруг оттуда пропаганда слух выест, а ты магнитофоны для этой гадости покупаешь.

— Это не пропаганда, а хорошая душевная песня. Русская песня.

Таня была явно обижена, уязвлена в своих лучших чувствах.

Мальцев взглянул на нее исподлобья, но в Тане жила-выпирала искренность, красивая, несмотря на глупость, и он промолчал. «Будучи в гостях, нужно пить и есть, а не оскорблять хозяев. А то, чего доброго, — добавил мысленно Мальцев, — подумают эти русские французы, что мы все — сплошные варвары». Он улыбнулся:

— Ладно, не будем мусолить. Мы же здесь живем в демократии, ты думаешь одно, я — другое, а дружить все это не мешает.

Молодая женщина попыталась, но не сумела понять:

— А почему это должно мешать? О чем ты?

Мальцев не сказал, что она дура. Он вылил в себя сто пятьдесят граммов и стал следить за их действием. Начали слабеть мышцы скул, рука потянулась к воротнику, дернула… пуговица, выдержав, расстегнулась. Сила сигареты во рту ослабла. Мысли, очистившись, поумнели. Во всем появилась отчетливость.

Но одновременно Таня таинственно и противоречиво стала хорошеть и становиться родной. Мальцев погладил ее руку:

— Ты хорошая. Сколько я здесь, впервые чувствую радость. Ты свой человек, своя… Ты понимаешь?

Она кивнула и погладила ладошкой его лицо. Он по-собачьи закрыл глаза.

Мальцев до прихода всех этих людей допил поставленную на стол бутылку водки. Хотелось еще. Но было ли здесь привычным пойти в магазин за бутылкой? Он не знал.

У большинства пришедших ребят были длинные волосы, подчеркивающие беззаботность выражения лиц. Движения бесконтрольно заполняли комнаты, языки двигались быстрее мыслей. Пришедшие с ними девицы были гораздо скромнее. Все говорили по-русски с диким выговором. Здоровались по-русски, произносили несколько русских слов, предложений, чтобы затем перейти, словно отдав кому-то смутный долг, на французский язык. Они поздоровались с Мальцевым без удивления — еще один эмигрант. Но узнав, что Мальцев был в Союзе рабочим, заинтересовались.

Длинный парень с мордой без пятнышка заявил:

— Может, кому-то и плохо там, не спорю, но рабочему классу лучше жить в СССР, чем при этом дерьмовом капитализме. Там хозяев нет — это факт. А здесь рабочие медленно подыхают в ожидании пенсии, а дождавшись — живут в нищете. Ведь правда?

Мальцев мутно, нехотя, взглянул на слишком чистое и слишком мягкое лицо спрашивающего. Он ждал, тяжело размышляя: «Кто-нибудь должен же поставить бутылку водки на стол! Да, он о рабочих спросил, этот козел. Черт его знает, как живут французы на заводах. Врежу-ка я ему в его вопрос свой вопрос».

— Правды нет, есть только труд за две копейки да истина по четвергам в дождичек. Скажите лучше, у здешнего рабочего имеется прописка? Что, не знаешь, что это такое? Ну, может он без разрешения властей переезжать с квартиры на квартиру, из дома в дом, из города в город, из страны в страну?

Мальцев взглянул на парня и подумал: «Козел, открыл бараньи буркалы».

Кто-то женским голосом ответил: