Тайна брата - страница 7
Мама сидит и не моргая смотрит на клочок бумаги, а потом уходит в спальню. Вскоре тишину разрывает первый крик.
Мама кричит. Не умолкая.
Этот звук невыносим. Будто маму режут заживо. Меня одолевает паралич.
Зато Стефан тут же бросается вверх. Он колотит в запертую дверь и зовет маму.
Крик затихает. Теперь из комнаты доносится грохот, треск, звон. Словно мир рассыпается на куски. Меня трясет от страха, я не знаю, что делать.
Стефан отскакивает от двери. Глаза распахнуты, его тоже одолевает ужас. Карабкаюсь к нему, и мы смотрим друг на друга, но не успеваем собраться с мыслями, как шум умолкает и в комнате воцаряется тишина.
— Мама? — зовет Стефан.
Она не отвечает. Брат собирается с духом и отходит еще на шаг.
Плечо врезается в дерево. От удара косяк трещит и шатается. Брат отходит назад, снова разбегается и вышибает замок. Летят щепки.
Распахнувшаяся дверь гулко бьет о стену.
Внутри царит хаос. Мама перевернула столик и разбила зеркало на комоде. Дверца шкафа болтается на одной петле, а у опрокинутого стула не хватает ножки.
Мама с ошалевшими глазами сидит на краю кровати и держится за голову. Волосы у нее растрепались, как у полоумной старухи. Она будто не видит Стефана и не замечает, как он сел рядом и обнимает ее.
— Помоги уложить ее, — просит Стефан, но я не могу пошевелиться. Брат сам откидывает одеяло и укладывает маму.
— Мы остались одни.
Сидим внизу. Стефан говорит тихо и смотрит вдаль.
Подбираю письмо. Одинокий листок бумаги, и папино имя на нем. Оскар Фридман. Там написано что-то еще, но перед глазами стоит папа, как он надевает красивую форму, встает в строй и уходит в Россию, чтобы воевать за фюрера и чтобы никогда не вернуться.
— Как же мы теперь будем?
Стефан зажмуривается. Открыв глаза, прикусывает нижнюю губу и смотрит на меня, качая головой.
— Надо позаботиться о маме. — Голос у него сдавленный, будто слова с трудом лезут из горла. — Надо быть сильными.
И брат обнимает меня.
Это так непривычно и так хорошо. Мы стоим посреди кухни, я прижимаюсь щекой к груди брата, и хочется удержать слезы, но они текут и текут, прямо как у Йохана, и я чувствую себя жалким, но не могу остановиться. Прячу лицо в клетчатой рубашке — той самой, которую мама просила брата не надевать, мол, слишком цветастая, будут от нее неприятности.
— А вдруг ошибка, — говорю я, цепляясь за последний лучик надежды. — Вдруг они ошиблись. Вдруг это был другой человек.
Стефан не отвечает.
— Это нечестно. Война должна уже закончиться, — всхлипываю я. — Они должны сдаваться, когда мы идем.
— Так нам говорят. Чтобы мы верили, будто все будет хорошо, — отвечает Стефан.
— Я думал… — Сглотнув комок, пытаюсь разобраться, о чем же я думал. В голове сплошная каша. Такое чувство, будто из меня вырвали кусок, и я к этому совершенно не готов. — Я думал… что надо гордиться папой, если… если…
— Если с ним что-то случится? — Стефан, отодвинувшись, смотрит на меня, и лицо его темнеет от злости.
Долгий миг я жду продолжения, но брат закусывает губу, вытирает глаза и снова обнимает меня. А я рыдаю у него на груди.
От этого движения куртка Стефана распахивается, и моим глазам предстает белый цветок, вышитый на внутреннем кармане. Он маленький, не больше ногтя, и корявый, будто брат сам его делал.
Сперва я даже не замечаю цветка, но, поскольку упираюсь в него носом, взгляд сам цепляется за него.
— Это что? — где?
— Цветок.
Стефан, резко запахнув куртку, смотрит на меня.
— Ничего. Ты ничего не видел.
— В смысле? Я не…
— Забудь. — Лицо брата смягчается. Прикрыв глаза, он с тяжким вздохом произносит: — Ну в самом деле, ничего. Обычный цветок.
Стефан вытягивает у меня из пальцев похоронку, будто она живая. Складывает бумагу и прячет во внутренний карман. Снова передо мной мелькает цветок.
— Надо рассказать бабуле с дедом, — говорит брат. — Съезжу к ним на велике, вернусь скоро.
Он идет обуваться.
— Я с тобой.
— Нет, это же соседний город, лучше я один. Так будет быстрее.
Мой взгляд медленно поднимается по лестнице к двери в мамину спальню. Перевожу глаза на брата.
— Не хочу оставаться здесь.
— Я быстро, честное слово.