Тайна - страница 3
Мама всегда ласково поглядывала на Якуба и то и дело спрашивала, не хочет ли он есть. Якуб обычно молча шагал взад-вперед по кухне. Потом вдруг останавливался, словно спохватившись, брал куртку и говорил на прощанье: «Ну, я пошел. Вернусь поздно, не ждите!»
Какое там — не ждите! Всегда ждали, я отлично помню, даже спать не ложились».
Лацо крепко стиснул руку матери и, когда она вопросительно на него посмотрела, прижался к ней и горячо прошептал:
— Мамочка, я тебя люблю!
— Знаю, сыночек. А тебе не холодно?
— Нет, совсем нет, я не замерз!
Лацо показалось, что мать улыбнулась, и от этого ему сразу стало теплее.
Они вошли в лес, наезженную дорогу сменила тропинка. Идти стало труднее, снегу намело больше, чем в деревне. Вершины сосен сомкнулись над их головами, образуя высокий свод. Чтобы не свалиться в сугроб, Лацо осторожно ступал по следам, протоптанным матерью, которая снова шла впереди.
У края леса дорожка спускалась в лощину. Неожиданно из-за туч выглянул месяц и осветил все вокруг. Мать свернула вправо, где узкая стежка вела в гору. Лацо нагнал ее и тревожно прислушивался к тому, как тяжело она дышит. «А что, если и за мамой придут жандармы? — подумал Лацо, и вдруг ему стало жутко; он крепко стиснул зубы и сжал кулаки. — Нет, я не позволю увести маму! И отца освобожу. Ведь мы идем к Якубу. Взрослые думают, будто я ничего не знаю, а я знаю все. Якуб и его товарищи — коммунисты. Потому они и скрываются в лесах. Мне сказали, будто Якуб умер, боялись, что я разболтаю, где прячется Якуб. Но разве я выдам родного брата?!»
При одной мысли об этом у Лацо выступили на глазах слезы обиды. Он утер их рукавом. Снег на рукаве охладил разгоряченное лицо мальчика.
«Ладно, я не буду хныкать. Только зачем они так плохо обо мне думают? Всякий раз, как они ждали Якуба, меня выгоняли из дому, отсылали к тетушке Кубанихе или к другим соседям. Я, конечно, догадывался, в чем дело. Недаром они прячут за сундук караваи хлеба. А когда мне разрешали вернуться домой, глаза у мамы бывали красные, а отец молча ходил из утла в угол и курил трубку. За сундуком уже было чисто выметено.
«Уложи мальчика спать, Ганка!» — говорил отец.
«Не пойду спать! — злился я. — Мне тоже хотелось повидать Якуба… Зачем вы меня прогнали!»
Однажды, когда я так орал, отец подошел ко мне и вынул трубку изо рта. Мама побледнела и села на лавку, а я насмерть перепугался: сейчас отец угостит меня ремнем…»
Вспомнив этот вечер, Лацо улыбнулся. Ему даже стало жарко — то ли от быстрого подъема, то ли от волнующих воспоминаний.
Вдруг мать остановилась и в изнеможении прислонилась к сосне. Лацо кинулся к ней:
— Мамочка, мама!
— Ничего, ничего, Лацо, пройдет. Я так и знала, что не дойду. Для меня это слишком дальний путь.
Дыхание у Главковой было прерывистое, расширенные, потемневшие от боли глаза выдавали отчаяние.
— Ты не боишься, Лацо?
— Нет, мамочка, совсем не боюсь.
— И без меня не струсил бы?
Лацо хотел было сразу же ответить, что ничего не боится, но понял, что маме это нужно знать наверняка. Он огляделся. Темно. Тропинка убегает вдаль, теряется где-то между деревьями, а в глубине леса и вовсе ни зги не видать. Куда ведет эта тропинка? Что скрывается там, в самой чаще?
Мальчик нерешительно посмотрел на мать. Глаза ее теперь ярко блестели. Она ждала ответа. И Лацо показалось, что именно от этого горящего материнского взгляда здесь светлее, чем в гуще леса. Собравшись с духом, он сказал твердо и убежденно:
— Нет, мамочка, я и без тебя не струшу.
— Сыночек, я дальше идти не смогу, очень в боку колет, придется тебе добираться одному. Да ничего, ты уже большой.
Мать привстала и горячей рукой погладила сына по щеке.
— Иди по этой тропинке, — она кивнула в сторону чащи, — там ты найдешь Якуба и его ребят…
— Товарищей, — поправил мальчик.
— Да, Якуба и его товарищей… А подле Якуба тебе и в темноте не страшно, правда?
— Подле Якуба я никого не побоюсь, — сказал мальчик так торжественно, словно произносил слова клятвы.
Он чувствовал, что говорит чистейшую правду, и на душе у него стало спокойней.