Тайна - страница 32

«Я совсем с ума сошла! — вздохнула Зузка. — Ведь папино пальто у портного».

И, перепрыгивая через две ступеньки, она взбежала наверх.

Отца Лацо перевезли в Жилинскую тюрьму.

Целых четыре дня он был здесь, так близко, а Лацо ничего и не узнал бы, если бы мама ему не сказала. Он старался вспомнить, как провел эти четыре дня, и не смог.

Мать беспомощно облокотилась о стол. Тетя сидела рядом с ней, скрестив руки на груди, и озабоченно хмурилась. Дядя пододвинул свой стул к швейной машине, прислонился к ней и не глядел в их сторону.

Нарушила молчание тетя. Она осторожно дотронулась до плеча сестры:

— Не вешай голову, Ганка! Возьми себя в руки. Нельзя так убиваться. Сейчас я сварю тебе кофе, выпей горячего!

Мать сказала усталым голосом:

— Потом, Тереза, потом. Я немножко передохну.

Дядя весь этот день ходил мрачный, насупленный и волком смотрел на домашних. С матерью Лацо он не обменялся ни единым словом с самого ее приезда, да и сейчас сел поодаль.

— Я так и знал, что из Якуба ничего путного не выйдет! — не поднимая глаз, проворчал дядя. — Всегда был шалопаем. Тысячи раз я тебе говорил, правда, Тереза?

— Ох, чего ты только не говорил! Разве все запомнишь? — вздохнула тетя.

— Вот именно! Не запомнишь! — сердито передразнил ее дядя. — А ты обязана помнить, на то ты и жена! Верные мои слова, теперь сама видишь. Пророческие, прямо-таки пророческие слова!

Лацо вдруг понял, почему в его снах встреча с родителями неизменно происходила в Вербовом.

У них в долине весело. Меж высоких берегов, таинственно журча, извиваясь, бежит по гладким камням ручей, опоясывая его родную деревню. В голубом небе сияет солнышко. Его лучи, пробиваясь сквозь гущу листвы, согревают даже самый маленький, поросший мохом камешек. Склоны холмов покрыты буйной зеленью, воздух напоен ароматом цветов. А в летний зной, когда разгоряченные, усталые косари укрывались от палящих полуденных лучей под раскидистой грушей, Лацо подносил им жбан с ледяной водой. Пили они с наслаждением, большими, глубокими глотками, и Лацо подмечал, с каким уважением косари поглядывают на лучшего среди них, как любуются его могучей спиной, легкой походкой, с каким удовольствием слушают старинную и такую близкую им песню его косы.

Якуб Главка считался первым косарем в деревне. Он всегда приезжал в Вербовое на время сенокоса.

Лацо вспомнил, что на светлом пиру, о котором он столько раз мечтал, никогда не бывало ни дяди Иозефа, ни тети Терезы. Он почему-то всегда забывал их позвать, а сейчас даже не жалел об этом…

Главкова с удивлением поглядела на дядю:

— Что ты говоришь, зять? Ты никогда мне не жаловался на мальчика. Я и не подозревала, что ты им недоволен. А когда Якуб лежал в больнице и я навестила его, туда пришел также мастер. Он очень хвалил Якуба, уверял, что у него просто золотые руки.

— Я не о работе говорю. — Дядя смутился было, но тотчас снова перешел в наступление: — Дурных товарищей он себе выбирал, с плохими людьми водил компанию, против властей бунтовал.

Мать плотнее закуталась в шаль. Лацо показалось, что она вдруг озябла.

— В каждой демонстрации участвовал, — брюзжал между тем дядя. — Со всякой голытьбой заодно держался. Полиция уже тогда гоняла его, как пса безродного.

— Еще неизвестно, кто хуже: собака или полицейский, — прошептала мать.

Марко ходил из угла в угол, время от времени бросая на Главкову косые взгляды. Тетя Тереза молчала и только после каждого слова кивала головой, словно оба были правы — и сестра ее и муж.

— У самого молоко на губах не обсохло, — продолжал гудеть Марко, не обратив внимания на реплику Главковой, — а в день Первого мая вздумал народ на площади поучать! Я слушал его и чуть со стыда не сгорел. Порадовал меня родственничек! В бой против всего света рвался, нищих да голых на помощь призывал. Будь его воля, он бы и церковные земли им роздал. А голодранцы наши хлопали ему как бешеные! Еще бы! Им его речи по душе пришлись! Чужое-то раздавать легко, не своими мозолями заработано!

Лацо вспомнил, что в троицын день его заставили поцеловать руку священника. Она была белая, холеная. Какие там мозоли!