Тайна и кровь - страница 15
— Тише! Чего вы кричите? Что с вами?
Это — Епанчин. Я просыпаюсь от темного кошмара. Как тяжело! Епанчин гладит меня по колену:
— Успокойтесь! Не надо нервничать! Соберите ваши силы! Самое ответственное еще впереди, а вы уже начинаете сдавать… Нехорошо! В Гельсингфорсе возьмите душ, выпейте чаю с ромом и засните… Вам придется отдохнуть…
Я смущен. Мне стыдно за мою слабость, за мою нервность, за мою невыдержанность. Он отводит глаза в сторону. От бессонной ночи лицо его бледно. Его уверенность и подтянутость, так импонировавшие мне в «Иматре», исчезли. Он говорит:
— Не смущайтесь! У всех нас — то же самое. Никому не легко. Многое приходится переживать. Но дальше будет еще трудней. Самое тяжелое — впереди.
В окно льется белый свет северного зимнего утра. Епанчин вынимает часы:
— Через 15 минут приедем.
В 5 мы — в Гельсингфорсе, Епанчин берет извозчика:
— В отель «Societe».
Поднимаемся по лестнице, проходим коридор. По обе его стороны — номера. В глубине прямо на нас смотрит № 11-ый. Епанчин стучит сгибом указательного пальца: три удара. В ответ:
— Войдите!
В комнате — шесть человек. Мой спутник делает общий поклон и, словно после выполнения очень сложной и ответственной миссии, с облегчением говорит:
— Привез!..
И вслед за этим я слышу несколько обрадованных голосов:
— Наконец-то — вы!.. Очень рады. А мы уж, было, потеряли надежду. Ну как? Все благополучно?
Обрадован и я. Этих людей я вижу впервые. Но искренность приветствия, эти открытые лица, сильные, крепкие пожатия рук, дружелюбие встречи, радость голосов сразу вливают в мою душу давно забытую бодрость. Усталость забыта. Слабости нет и в помине.
Спокойно, с улыбкой на лице, обводя присутствующих ласковым взглядом, я отвечаю:
— Конечно, все благополучно.
В эту минуту все шесть человек, сидящих вокруг большого стола, кажутся мне близкими, родными, дорогими, будто братьями. Но отворяется дверь. Входит новое лицо.
Вошедший становится ко мне вплотную, смотрит в упор, твердо выговаривает:
— Генерал Лопухин.
Его глаза пытливы, его лицо грустно, вдумчиво и серьезно. Он произносит слова раздельно, как команду, и резко, как приказ:
— Вам верю. Пойдемте ко мне!
Через минуту мы — вдвоем. Он спрашивает:
— Ваше задание?
Я докладываю.
Он задает мне вопрос:
— Кому-нибудь еще сообщили?
— В карантине… Березину.
— Правильно! Еще кому?
— Никому.
— Правильно!
Потом:
— Советские документы пронесли или уничтожили?
— Уничтожил на границе.
— Как назывались?
— Владимир Владимирович Брыкин.
— Номера документов запомнили хорошо?
— Хорошо.
— Запишите… вот здесь.
Он вынимает записную книжку, раскрывает ее, твердым ногтем проводит черту.
Я пишу: «Паспорт № 2333. Удостоверение № 456». Лопухин говорит:
— Здесь будете называться Алексей Федорович Вольский. Вручая мне документ, он прибавляет:
— Это — гарантия вашей полной безопасности на всей территории Финляндии.
Я делаю поклон. Генерал протягивает мне руку.
— До свиданья. Послезавтра утром снова явитесь ко мне. Сейчас можете идти. Осмотритесь и отдохните. Никому ни одного лишнего слова! Будьте осторожны со всеми.
Я выхожу. У меня — третье имя! Сколько же их будет всего? И что вообще будет? Что ждет меня?
На третий день утром я — снова у генерала.
— Сегодня же вы отправитесь назад в Петроград.
— Слушаюсь! Но мне дано было задание.
— Оно уже выполнено.
Я поражен.
— Когда?
Вместо ответа он подает мне тонкий листок нежной шелковой бумаги. С обеих сторон он весь усеян тесными громоздящимися строками, напечатанными мельчайшим шрифтом пишущей машины. Лопухин чуть-чуть улыбается:
— Выучите обстоятельно. Это — выполненное задание советского штаба. Туда вы доставите эту бумажку. Если в штабе вас спросят, связались ли вы с резидентом Перкияйненом, отвечайте: связался.
Он предлагает мне сесть и, похлопывая ладонью о стол в такт словам, раздельно и медленно, внушительно и требовательно приказывает:
— Теперь получите наше задание… Заметая следы, хоронясь и скрываясь, вы вернетесь в Петроград. Вы явитесь в штаб. Пред этим вы отправитесь на Сергиевскую к Феофилакту Алексеевичу. Ему вы расскажете все…
…Так вот кто этот человек с бородой в роговых очках! — проносится у меня в голове.