Тайна Люка Эббота - страница 4

— Она была в дружеских отношениях с кем-то из мужчин с фабрики?

— Берил? Нет, что вы. Нет, нет. Берил — не та женщина, что допускает такие отношения. В любом случае мы с нею не бывали на фабрике долго. Мы убирали лаборатории и кабинеты. Мистер Граймс, управляющий, давал нам кабинеты из-за моих вен и из-за больной спины Берил: он говорил, эта работа полегче. Конечно, полегче: не вымывать эти проклятые химикаты в цехах и прочее…

— А кто занимался уборкой цехов?

— Другие девушки. Большинство из них — молодые. Им нет дела, что эта работа — грязная, лишь бы не так много возиться, как с кабинетами. Мы с Берил с ними не слишком общались. Наверное, она решила пойти без фонаря, совсем одна. Я виню себя в ее смерти. Она полагалась на меня, а я подвела ее, и вот теперь… теперь… — И слезы полились из глаз миссис Стэнвик. Новый платок превратился в комок, и миссис Стэнвик беспомощно рылась в карманах в поисках какого-нибудь кусочка ткани. — Простите. Я так переживаю ее смерть. Она была очень, очень милой женщиной. — Миссис Стэнвик глубоко вздохнула. — Теперь я буду одна проходить по этой дороге и каждый раз думать о Берил, как она там лежала… одна…

Они, наконец, покинули грузно трясущуюся от горя миссис Стэнвик, заверив ее на прощание, что в жизни никогда нельзя предусмотреть все до последнего — и что поэтому ей не стоит себя винить: никто бы не смог предположить такого исхода.

Типично женская идиотская логика, ворчал про себя Пэдди: идти одной сквозь темноту, лишь бы сэкономить шаг-другой. Но затем он вспомнил про вены миссис Стэнвик и устыдился.

Жребий полицейского — не единственно несчастный, в особенности там, где дело касается ходьбы и ног.

Миссис Стэнвик рассказала им о двух других работах Берил Томпкинс, где она также прибиралась: для миссис Дайсон в городе — престарелой одинокой леди, и для мистера Пелмера, химика. Последнюю работу она выполняла на двоих с миссис Тиг, поочередно во второй половине дня. Эта миссис Тиг была одной из «других девушек», как выразилась миссис Стэнвик, что работали на фабрике в цехах. Девушка эта была постарше, чем миссис Томпкинс и миссис Стэнвик. Она также выполняла самую грязную уборку у аптекаря. (Как поведала им миссис Стэнвик, «Берил убирала лабораторные столы и штативы: она умела работать аккуратно, не то что некоторые».)

Разговор с потрясенным горем мужем миссис Томпкинс подтвердил добросердечность и утонченность натуры миссис Томпкинс. Мистер Томпкинс, грузный и медлительный мужчина, очень сокрушался по поводу того, что не пошел на фабрику в тот вечер встречать жену. Он уже было собрался, когда она позвонила с работы, чтобы сказать, что Хильда Стэнвик не вышла; еще жена сказала, что не следует ее встречать, поскольку кто-то должен остаться дома присмотреть за детьми. В этой семье было не принято оставлять детей одних. Дети, мальчик — четырнадцати лет и девочка — двенадцати, сидели на софе, потрясенные горем, с широко раскрытыми глазами. Их одежда, хотя и сильно поношенная, была чистой и опрятной, как и сам дом. И везде в этом доме, куда бы ни падал взгляд, были признаки любви и заботы. А теперь здесь царило жестокое опустошение. Очевидно, миссис Томпкинс всецело была главой семьи, ее душой, а теперь, когда ее не стало, вся семья была подавлена и потрясена.

Люку было более чем понятно это ощущение.

— Конечно, когда по времени должен был приехать последний автобус, а она не пришла, я начал волноваться, — говорил мистер Томпкинс своим глубоким, медленным голосом. — Я позвонил на фабрику, но сторож сказал, что все давно ушли. Я позвонил в госпиталь, подумав о несчастном случае, но там сказали, что такая не поступала. Уже в полночь я позвонил в полицию. Примерно в семь утра они сами позвонили мне, чтобы сообщить… — На глазах его выступили слезы. — Они, конечно, были бесконечно участливы, будто… будто я был знаком с ними как с завсегдатаями своего паба… но… — и он пожал плечами, не в силах выразить словами боль.

Пэдди с Люком переглянулись, давая понять друг другу, что им здесь более нечего делать, кроме как сказать краткие, ничего не значащие слова участия, что не приносят ни облегчения, ни объяснения случившегося.