Тайна псалтыри - страница 2

– Господи, благослови! – перекрестился он еще раз и кивком головы предложил собравшимся за столом начать трапезу.

Семнадцатилетняя девушка, зардевшись от смущения, закрылась пестрым платком.

– Ой, батюшка, стыдно-то как! – запричитала она, не открывая лица.

Тринадцатилетний Петька и восьмилетний Васька, сидевшие от отца по левую руку, перевесившись через край стола, стали смеяться и дразнить сестру, бросая в нее хлебные шарики. Князь облизал ложку от каши и, не меняя выражения лица, смачно треснул каждого из расшалившихся сынов этой деревянной ложкой по вихрастым лбам. Раскатистые, словно барабанная дробь, удары вмиг вернули порядок в трапезной. Озорные отроки разом затихли, прижавшись к стене, и, испуганно моргая, терли ладонями покрасневшие лбы.

Не считая нужным что-то объяснять сыновьям, князь только погрозил им пальцем и весомо изрек:

– За столом сидите, ироды. Порядком дом стоит, непорядком – содом! – После чего повернулся к жене и, словно продолжая уже начатый ранее разговор, произнес степенно, оглаживая богатую бороду: – К Катьке нашей князь Иван Федорович Бельский[4] сватается. Пишет, готов хоть завтра под венец. Что думаешь, мать? Отдадим девку?

Мария Ивановна взмахнула пухлыми руками и воскликнула высоким, срывающимся от тревоги голосом:

– Помилуй, Михал Данилыч, кормилец родненький! Слышала я, его на южные рубежи посылают. На татар окаянных. В самое пекло! А не ровен час убьют?

Князь нахмурился, удивленно посмотрел на жену и проронил сквозь зубы:

– Пустое, мать, городишь! Иван Федорович после кончины великого князя Василия опять при дворе в расположение вошел. Ленка Глинская[5], хоть и курва литовская, прости Господи, а в людях разбирается. Князь теперь на Москве главный воевода, и в совете Верховном при малолетнем Иване чин не последний имеет, так что жених он отменный. А опасно теперь везде. У нас, че ли, тихо? Я зачем весь Устюг перерыл? Стены новые в четыре ряда мастерю? После того как в Казани крымский царевич Сафа-Гирей[6] сел, покоя нигде нет. От Владимира до Перми города заново строим. Оборону крепим.

Княгиня пожала плечами и, не глядя на мужа, проворчала, упрямо поджав губы:

– Тебе, отец, конечно, виднее, но Бельские род ненадежный, случись чего, наша Катька ни за что ни про что под раздачу попадет…

Михаил Данилович озадаченно почесал бороду и ответил, с осуждением глядя на жену:

– Вы, Шуйские, Бельских всегда недолюбливали…

– Конечно, зато вы, Гедиминовичи, своих завсегда примечали и на выручку спешили! – парировала та, может быть, даже слишком резко, чтобы казаться простым проявлением материнского беспокойства.

Почувствовав это, князь обиженно поджал губы и ответил:

– Ну ведь нелепость говоришь, Маша! Мы с тобой двадцать лет в супружестве, троих детей вырастили. Сильно нам мешало?

Княгиня бросила быстрый взгляд на испуганную дочь, насупила брови и в сердцах махнула рукой:

– Ты, Михал Данилович, себя с родней-то не путай. У нас с тобой по любви все сладилось. Не забыл, как под моей светелкой ночами околачивался, а потом у отца вымаливал? Катька, отроковица еще, жениха в глаза не видела. А женишку пятьдесят годков стукнуло!

– Я все помню, – произнес князь, в сердцах хлопнув ладонью по столу. – Только негоже бабе мужу при детях перечить. Не вводи меня в грех, Маша. Не согласна – молчи. От Катьки много не требуется. Всякая невеста для своего жениха родится. Сперва стерпится, потом слюбится. А князь Иван – хороший человек. Зря не обидит…

Прислуживавшая за обедом ключница, маленькая, сухая, как вяленая вобла, бабка лет девяноста от роду, сопровождая слугу, несущего большую, дымящуюся кастрюлю с юрмой[7], после слов князя даже крякнула с досады.

– Ты, Мишка, чего расхорохорился? – закричала она, подступая к князю и тряся маленькими кулачками, покрытыми старческими пятнами. – Не коня продаешь, а дочку замуж выдаешь. Тут обдумать все требуется. Чай, не на войне!

Увидев перед собой неожиданного противника, князь на удивление спокойно и миролюбиво пробасил:

– Ты, баба Дуня, не лезь, тебя это не касается. Сами разберемся…

– Как это не касается? – всплеснула руками бойкая старушка. – Ты, Мишаня, чего говоришь-то? Я у князя Данилы Васильевича