Тайна «Силверхилла» - страница 60

Его замечание относительно отца напомнило мне слова Элдена о том, что мало кто поминает старого доктора Мартина добрым словом. Но это была неприятная тема для разговора, и я поспешила ее сменить, согласившись с Уэйном, что, если бы мне пришлось выбирать между забвением и болью, я выбрала бы боль.

– По-вашему, тете Фрици уже слишком поздно самой для себя сделать такой выбор? – спросила я.

– Может быть, нам суждено это узнать, нравится ли это вашей бабушке или нет, – ответил Уэйн. – Похоже, что ваша вчерашняя встреча с Фрици послужила для нее порядочной встряской, так что она начала думать о прошлом.

Мы уже совсем близко подошли к лодочной станции. Здание было крепко сбито из каменных плит, собранных на земле Горэмов. С той стороны, откуда мы шли, взору открывалась частично огороженная площадка для пикников. Здесь была всего одна большая комната с каменным полом и громадным очагом в одном конце. Когда мы поднялись по нескольким ступенькам и вошли в большую комнату, я сразу же направилась к широкому окну, обращенному к воде. Со стороны пруда берег имел как бы два яруса. Под большой комнатой находилось укрытие для лодок. От берега в воду выступал маленький причал, доски которого побурели и потрескались от времени. Вода плескалась о его сваи с каким-то сосущим звуком. На воде быстрая моторка разрезала спокойную гладь, оставляя за собой пенный след. Низко нависшее солнце пробивалось сквозь тонкий туман желтыми как сера лучами, и день обещал быть жарким.

Уэйн облокотился о выступ окна рядом со мной.

– Я думаю, мы мало что сохраняем в памяти от того времени, когда нам было четыре года. Или воспоминания о тогдашних событиях уходят куда-то в такую глубь сознания, куда нам не добраться, – сказал он. – Я все жду, чтобы вы кое-что припомнили, узнали. Вы любили сопровождать меня на рыбную ловлю, и я, как видно, был терпеливее других мальчишек моего возраста, раз брал с собой маленькую девочку. Вы всегда вели себя очень хорошо, никогда не распугивали рыбу.

– Я узнала это здание сразу же, как только увидела, – сказала я. – Быть может, я помню больше, чем отдаю себе в этом отчет. Я продолжаю узнавать виденное или пережитое раньше если не разумом, то, так сказать, эмоциями. Вот такое у меня чувство вызываете вы. Ведь вы помогли в тот раз в оранжерее, – не правда ли? Может быть, вы теперь мне об этом расскажете?

– Для этого-то я вас сюда и привел, – ответил он.

– Рассказывать лучше в таком месте, которое никак не связано с неприятными событиями прошлого. Вы любили сюда приходить, Малли. Так что давайте-ка сядем и поговорим.

В центре большой комнаты располагался большой стол для пикников, окруженный скамьями, а перед почерневшим пустым очагом стояла деревенская деревянная скамейка, сооруженная из отесанных и разрубленных бревен. Он подвел меня к ней и сел рядом со мной. Я изо всех сил старалась сохранить спокойное и радостное ощущение свободы от внутреннего напряжения и забот, но сама мысль о том, что вот-вот приоткроется какая-то дверь, заставляла меня неметь от страха. Его врачебный глаз – а может, это был глаз внимательного к чужой боли человека – заметил мое состояние, и он снова взял меня за руку, зажав ее между своими ладонями.

Я заставила себя улыбнуться. И как это мне могло когда-либо прийти в голову, что Уэйн Мартин – черствый, замкнутый человек? Сейчас в нем не было ничего, кроме доброты, и, быть может, какого-то следа былой привязанности. "Вот что такое любовь, – удивленно размышляла я, – это полное доверие, теплое половодье рвущихся наружу чувств". У меня было какое-то странное желание сделать что-нибудь для него в благодарность за все, что он делал для меня. Но я ничего не могла сделать, только крепче сжала его руку.

Он начал говорить, и после этого я уже ни о чем не думала – только слушала. Он не просто рассказал мне голые факты, а нарисовал как бы словесную картину, которую я могла видеть и которая вызывала у меня определенные переживания. Он хотел, чтобы я поняла, и поняла не только разумом, но и чувствами.

Когда мама привезла меня в Силверхилл, оранжерея была для меня запретным местом. Тетя Арвилла находилась в далеко не блестящем состоянии, и ее птицы и растения были для нее единственным утешением, единственным предметом ее забот. Туда не пускали даже Джеральда Горэма, хотя ему разрешалось свободно находиться среди сокровищ, собранных его дедушкой.