Тайна тринадцатого апостола - страница 18

Кальфо не любил эту процедуру. Он устремил исступленный взор на распятие. С тех пор как он возглавил Союз, здесь еще и не такое происходило…

— Благодарю вас. Посвятим же оставшееся до следующего собрания время тому, чтобы тайно, но со всем усердием проявить любовь к нашему брату.

Братья встали и направились к бронированной двери в дальнем конце зала.

Евангелия от Матфея и Иоанна

Восходящее солнце пасхальной субботы коснулось черепицы крытой галереи вокруг имплювиума — мощеного камнем бассейна для сбора дождевой воды. Дом был построен в римском стиле, как и пристало жилищу богатого иудея. Домохозяин, измученный событиями двух последних дней, когда все надежды разом обратились в прах, присел на бортик бассейна и тяжко вздохнул. Иисуса выдали Пилату, вчера в полдень он был распят… это не просто удар, это кошмарное поражение.

Одиннадцать, словно перепуганное стадо, сгрудились в высокой зале. Надо идти туда. Собравшись наконец с духом, он стал медленно подниматься на второй этаж. Толкнул дверь — ту самую, порог которой Иуда переступил тогда, в четверг вечером. В просторной зале горел лишь один простой светильник. Он различил силуэты людей, сидевших на полу. Все молчали. Одиннадцать объятых ужасом галилеян, что прячутся здесь, — вот и все, что осталось от мечты о новом Израиле.

Один из них, отделившись от стены, приблизился к нему.

— Ну что?

Петр смотрел с презрением.

«Он никогда не смирится с поражением и, даже скрываясь под моим кровом, не признает, что чем-то мне обязан, — как прежде не желал признавать особых отношений между мною и Иисусом».

— Вчера вечером Пилат разрешил снять Иисуса с креста. Было уже слишком поздно, чтобы совершить похоронный обряд, тело временно поместили в ближайший склеп, который принадлежит Иосифу Аримафейскому — он из сочувствующих.

— Кто переносил тело?

— Никодим, он нес за плечи, Иосиф за ноги. И еще там было несколько женщин-плакальщиц — Мария из Магдалы с подругами, мы их знаем.

Петр сжал кулаки:

— Какой позор, какая… какая низость! В последний путь покойного должны проводить члены его семьи! А там не было ни Марии, ни Иакова, его брата! Никого, кроме просто сочувствующих! Учитель умер, как собака.

Домохозяин насмешливо посмотрел на него:

— Разве Мария, его мать, или Иаков и другие его братья или сестры виноваты в том, что вы готовились к бунту? Или в том, что в течение нескольких часов все так ужасно переменилось? Кто повинен в том, что Каиафа солгал и приказал отвести Иисуса к Пилату? И что распяли его без промедления, без суда? Кого во всем этом винить?

Петр опустил голову. Это именно он задумал восстание, связавшись с друзьями — зелотами, и он же уговорил Иуду взяться за такое грязное дело. Он понимал, что вся вина на нем, но признаться в этом не мог. Особенно перед лицом самозванца, который тем временем продолжал обличать его.

— А где был ты, когда Иисуса укладывали на крест, когда ему в запястья вбивали гвозди? Я-то был там вчера в полдень, прятался в толпе. Я слышал эти страшные удары молотка, видел, как кровь и вода хлынули из раны, когда легионер добил его копьем, Я здесь единственный, кто может подтвердить, что Иисус Назареянин умер как человек, без единой жалобы или упрека нам, толкнувшим его в западню. А вы все — где были вы?

Петр не ответил ни слова. Предательство Каиафы, выдача Иисуса римлянам — эти страшные события разрушили все их планы. Когда Учитель умирал, Петр, как и остальные, прятался где-то в бедных кварталах города, лишь бы подальше от римских легионеров, подальше от западных ворот Иерусалима и от этих крестов. Да, только Домохозяин там был, лишь он один действительно все видел, отныне только он сможет засвидетельствовать мужество и достоинство Иисуса в его смертный час. Теперь этот самозванец все время будет лезть вперед и еще больше возгордится!

Надо перехватить инициативу. Главный здесь все-таки он, Петр! Он увлек домохозяина к окну:

— Пойдем, поговорить надо.

Низкие тучи закрыли небо Иерусалима, за окном потемнело, будто уже надвигалась ночь. Несколько мгновений Петр вглядывался во мрак, потом обернулся и, прерывая тягостное молчание, сказал: