Тайна вторжения - страница 6

Попытка же повернуть это государство лицом к человеку обернулась трагедией для всей страны. Небывалый рост преступности, обнищание и без того небогатого большинства населения, полный развал богатейшей в мире страны, разграбление национальных богатств несколькими десятками чиновников — результат попытки ослабить тоталитарное государство. Криминализация вместо демократизации, унижение и обнищание, вместо процветания, ради которого сотни тысяч антикоммунистов в конце 1980-х боролись с тоталитаризмом. Права человека, его свободы, о которых на всех московских митингах говорили демократы, в том числе и сам будущий Президент Е. Б. Н., оказались узурпированными новоявленными «демократами» из обкомов и КГБ, они же и показали всей стране «настоящее лицо» демократии. Романтический порыв и радужные мечты конца восьмидесятых, когда Михаил Горбачев начал перестройку и во главу угла демократы ставили ценность человеческой жизни с достоинством Гражданина, завершился полным обесцениванием человеческой жизни, потерей достоинства граждан великой страны. Сегодня в глазах подавляющего большинства россиян демократия — это вседозволенность, казнокрадство и абсолютный иммунитет от Закона для правителей, нищета и голод для основной составляющей государства Российского. За Тбилиси и Баку в этой стране никто не ответил. Многочисленные политические заказные убийства, начиная от Александра Мень и кончая Дмитрием Холодовым и Галиной Старовойтовой, в этой стране не раскрыты. Шулеры и наперсточники типа руководителя МММ, в этой стране заседают в Государственной Думе. Уголовники с семиклассным образованием, словно вундеркинды, за год-два становятся экстерном юристами-экономистами, докторами наук, Академиками различного рода научных и околонаучных заведений. Северная столица России не менее криминальна, чем весь Северный Кавказ. Но антитеррористических операций и бомбардировок Санкт-Петербурга, Калининграда, Владивостока или Москвы Кремль не планирует. И самое парадоксальное, — если с 1917 года по 1989 годы мы были лишены какого либо права и возможности влиять на ход событий в стране, то с 1989 года историю страны творим МЫ, МЫ выдвигаем, МЫ голосуем, МЫ избираем. Мы защищаем. Воров. Бандитов. Коррупционеров.

Вот и дети проснулись. Один за другим Нажмутдин с Фатимкой вышли на веранду. Завтра мы должны подняться в Тлондода. Я давно мечтал вести детей по местам своего детства, в тлондодинский лес, на мельницу, к речке. Все эти места в моей памяти связаны со своей бабушкой (да простит и помилует ее Аллах!), с которой прошло мое детство и юность. Безграничная любовь к бабушке после ее ухода перешла в такую же любовь ко всему, что связано с ней. Часто с бабушкой мы ходили в лес. Я помню десятки источников ключевой лесной воды, у каждого из них мы останавливались и, припав на колени, пили холодную, удивительно прозрачную и чистую воду. В начале собирали ягоды, порой доходили до окраин с. Хуштада, местечко Жарагун, где были густые заросли барбариса, из которого бабушка готовила и морс, и уксус, и варенье. Какое блаженство — глоток того морса! Собрав ягоды, прочищали лесную чащу в поисках хвороста, сухих шишек, щепок. Самое для меня удивительное — она не разрешала собирать щепки возле свежего пенька, а ведь именно у свежесрубленного дерева и можно набрать хоть три мешка щепок. «Возможно, хозяин срубленного дерева со временем сам соберет эти щепки, потому нельзя поднимать свежие куски дерева, это харам,[1] а ты собирай старые, прошлогодние щепки, эти оставленные хозяином, ненужные». «Какой хозяин, почему харам?» — недоумевал я, мысленно представляя крупного, бородатого мудреца, живущего в Ошоратли,[2] и наблюдающего за всеми, кто приходит в его лес. Перевязав мешок шишек со щепками и, наложив поверх мешка хворост, бабушка валила все это себе на спину, я же нес посуду (обычно жестяную трехлитровую банку из-под повидла, к которой мой папа приделывал ручку из проволоки — ведерко) с ягодами и грибами. Помню — будто бы вчера мы ходили по всем этим местам. А прошло более трех десятков лет с тех пор. Передать детям все, что получил от бабушки, привить в них те же чувства, что и во мне когда-то привила моя бабушка, вряд ли удастся. В этом и трагедия времени. В этом и беда, за которую спустя десятилетия, возможно, придется расплачиваться нам. А ночи, что мы с бабушкой проводили на мельнице! На самом дне ущелья, в теснинах гранитных гор — с северной стороны и зеленого бархата лесной опушки — с южной стороны. К рассвету тетя Зайнаб привозит на ослах очередное зерно пшеницы, чуть рассвет, — погружаем мешки со свежей мукой на ослов и поднимаешься в село. Никого кругом. Холодный, пронизывающий, чистый горный воздух, яркие, редеющие на рассвете звезды в небе, покрытая росой трава на холмах. Особый аромат и вкус хлеба, испеченного на каменной плите, особенно кукурузных лепешек, около крутящейся мельницы, из-под которой прямо на лету берется еще теплая мука, тут же превращающаяся в чудесные лепешки. Бегающий свет огня образует сказочные тени на запыленных стенах тесного помещения мельницы. Порой эти тени в моем детском воображении рождали страшных героев сказок. Гул крутящейся мельницы и стук танцующей на ней палочки усиливали страх. И я периодически прижимался к бабушке.