Тайна завещанного камня - страница 7

От эдакой картины сердце Прохора пропустило болезненный удар, но он придержал порыв вернуть занавес на место, напомнив себе, что покинет дом тотчас же и без возврата, как только графинька укатит обратно в Москву. Потому, стиснув кулаки, молча двинулся следом и лишь поморщился, видя, что с зеркалом в коридоре та поступила так же.

Пока он готовил кипяток и накрывал стол, Уварова крутилась у зеркала в гостиной, бросая на него довольные лукавые взгляды. К счастью, руны оставались безжизненными. Успокоившийся Прохор предположил, что те загораются только по ночам. Закончив приготовления, он налил барыне чаю и пристроился напротив, за спинкой дивана, надеясь, что оставшись без компании, та не станет долго чаёвничать. Но хитрость не помогла. Увидев приборы на одну персону, Уварова вопросительно вскинула брови и насмешливо пропела медоточивым голоском:

– Как же так, Прохор Демьянович? Неужели не составишь мне компанию?

Пришлось нести ещё одну чашку, наливать себе чай и усаживаться на диван, подальше от гостьи. Какое-то время сидели в молчании: графинька загадочно улыбалась, поглядывая на Прохора, он же просто пил чай, отпивая маленькими глоточками и стараясь, чтобы выходило не слишком шумливо. Наконец, не выдержав тишины, та заговорила:

– Так значит, не покажешь вольную?

– Никак нет, ваше сиятельство. Не покажу.

– Загордился, значит?

– Загордился? – удивлённо повторил Прохор, будто бы пробуя слово на вкус, и недоумённо вскинул глаза на собеседницу. – А пожалуй, что и так, ваше сиятельство. Не вижу в том ничего дурного. Вольный человек всё-таки. Отчего нет? Вы ведь горды своей волей. Почему бы и мне не гордиться своей?

– Вот как ты запел! – обомлела графиня, ставя чашку и надменно вскидывая подбородок, отчего её глаза помстились Прохору затянутыми бельмами. – Стало быть, ровней меня полагаешь?

Гневно сверкнув глазами, вскочила с кресла и кинулась к дверям. Прохор, довольный, что всё кончилось так скоро, поднялся с дивана и двинулся следом. В калитке гостья запнулась, неприязненно покосилась на него, пробурчала что-то под нос и, опираясь на кучера, села в экипаж. Прохор, обладающий тонким слухом, разобрал сказанное: «Позже навещу». Глядя вслед отъезжающей карете, он обескураженно почёсывал затылок, недоумевая: «Чего навещать? Можно подумать, барин оживёт. Не Лазарь, поди».

– Тять, а тять, – привалившись к облучку, вопрошал у Прохора Митря. – А ты теперь богатый, да? Лукерья сказывала, тысячу рублей за меня отдал!

 Прохор лишь тяжело вздохнул, стегнул Ветрогона с Авророй и покосился на сидящего позади сына. Заметив, что тот выжидающе стреляет глазами, неохотно буркнул:

– Был бы богатый, разве не выкупил бы сразу и мать?

– Тю. Я же не за ум пытаю, а за богатство! Лукерья сказывала, ты барину прорву денег продул.

– Ах ты шельмец! – отпустив повод, Прохор замахнулся, намереваясь отвесить сыну оплеуху, но увидев, как тот сжался, вовремя одумался и погладил соломенную, неровно остриженную голову. Всё же, лежащий на сердце груз не давал свободно дышать, потому скоро Прохор не выдержал, и сам нарушил тягостное молчание, принявшись разъяснять обстоятельства дела:

– Ты понимаешь, какая вышла ерунда, Митря. Встретил меня Павел Алексеевич ласково, как лучшего друга. В дом позвал, за стол рядом с собой усадил, разносолами потчевал, одёжу мою новую нахваливал. Я, конечно, чую – неспроста это. Брешет, как собака. Подольститься хочет и деньги выманить. Но до того же срамотно мне сделалось, оттого как по-холуйски он мне в глаза заглядывает, что слова против не смог вымолвить. Дыхание спёрло, только и кивал. Я и будучи холопом так низко не нагибался. Тошно, хоть умри. Хорошо, разума хватило придержать тысячу, о которой мы с ним наперёд договорились. Только барин слова не сдержал, в обратку пошёл. Тебя одного отдал.

 Митря слушал молча, хмуря белёсые, выгоревшие на солнце брови. Когда Прохор договорил, он пошевелился, подвигаясь ближе, и протянул с издевательской усмешкой:

– Да, барин может! Лукерья сказывала…

– Ты бы меньше баб языкастых слушал, – вспылив, перебил Прохор. – Да сам попусту языком не трепал. Глядишь, был бы целее! Видано ли – восемь годов мальцу, а него спина сеченая, точно у каторжанина!