Тайная боль - страница 5

Сказанное мною не произвело на него никакого впечатления; он не рассердился, мои слова его не задели, он только обернулся ко мне и удивлённо сказал:

— Украл?

Затем он без дальнейших разговоров сел на стул, расстегнул пальто и вынул из кармана сперва какие-то бумаги, среди которых я заметил путеводитель, а потом маленький красный бумажник, набитый деньгами, туго набитый денежными купюрами, может быть, многими сотнями крон, и протянул его мне.

— Что у вас тут есть, что я мог бы украсть? — сказал он и усмехнулся.

Я опять был побеждён. Этот человек всегда торжествовал надо мной, унижал меня, повергал в ничтожество. Когда он встал и пошёл, я ничего не предпринял, не открыл рта, чтобы задержать его. Я дал ему уйти. И только когда я услышал его шаги на лестнице, далеко, несколькими этажами ниже, мне пришло в голову сделать что-нибудь; я стремительно отворил дверь и яростно захлопнул её снова, так что загремело на весь дом. Вот всё, что я предпринял.

Мои шестнадцать крон он из презрения ко мне просто-напросто оставил. Я нашёл их на стуле, на котором он сидел. От возмущения и унижения я не трогал их несколько дней, надеясь, что он вернётся и увидит, что я не взял их.

Позднее я услышал, что он побывал и у моих квартирных хозяев и вёл себя очень странно. Мой хозяин, полицейский констебль, не захотел иметь с ним дело; у него даже сложилось впечатление, что тот слегка помешан. В числе прочего этот назойливый незнакомец хотел купить старинный голландский кофейник из меди, который стоял на плите, и никак не хотел примириться с тем, что ему отказали.

Вот отдельные черты из истории моих встреч с этим странным человеком. В последнее время я научился думать о нём без злобы; он очень интересует меня; я всё ещё жду встречи с ним. Для меня всё вдруг стало ясно, я думаю, что понял его сущность и кое-что в его нелепом поведении. Дело в том, что несколько месяцев тому назад я встретился с другим лицом, с одной тридцатилетней женщиной, которая рассказала мне кое-что о себе, что навело меня на след. Она совершила однажды проступок, который грозил ей несколькими днями на хлебе и воде, и этот проступок совершенно выбил её из равновесия. И это не из-за угрызений совести, не из-за раскаяния в своём малом грехе, но вследствие необъяснимой потребности быть изобличенной. Одно время она прямо сама старалась навлечь на себя подозрения в содеянном, но это ни к чему не привело. То, что ей удалось избежать разоблачения, сделало её неосторожной, дерзкой; ей было неприятно, что её никак не схватят, несмотря на то что она делала для этого всё; она пускалась на всякие уловки, чтобы затруднить сокрытие своей тайны; она нарочно стремилась навлечь на себя подозрения. Но ничто не помогало, никому не пришло в голову донести на неё.

Некоторые подробности её рассказа навели меня на мысль о моём таинственном знакомом, о человеке с чёрными глазами. Он, несомненно, надеялся каждый раз, что своим поведением заставит меня заявить о нём в полицию. Но он не достиг этого.

Незаурядная личность, но странная и удивительно изломанная душа. Человек, испытывающий душевные муки, быть может, страдающий от того, что тайна, которая могла бы его погубить, к сожалению, никогда не будет раскрыта.