Тайная дипломатия - страница 30
Три тысячи франков меня устраивало. Все равно деньги конфискованы у самого Скородумова.
– Лады, – кивнул я. – Но, сам понимаешь, аванс тысяча, остальное – по факту совершения.
– Эх, крохобор ты, Севка, – вздохнул швейцар, убирая деньги в карман ливреи. – А теперь мотай отсюда. Мне уже выговор сделали, что с посторонними разговариваю.
Руку я Данилычу пожимать не стал, обойдется, да и он мне свою не протягивал. Я развернулся, чтобы уйти и услышал:
– Севка, ты когда Магду-то пощупать успел? Сказала, что твоя рука ей понравилась – ласковая мол, нежная.
Я только отмахнулся – фигню какую-то швейцар несет. Когда бы успел? И вообще, мне скоро к невесте.
А время, тем временем (м-да, надо бы по-другому сказать, но пусть будет), шло к вечеру. Потратив пару франков на огромный букет цветов для мамы, подумал и купил еще один, уже для Наташи. Я же ей покамест ни разу не дарил цветов, непорядок.
Я когда-то считал, что Булонский лес, это и на самом-то деле лес, растущий прямо внутри города. Ан, нет. Деревья стоят, словно солдаты в шеренгах, пруды, именуемые озерами, ручейки между ними.
Такси довезло меня минут за пятнадцать. Рассчитавшись с водителем больше похожим на афро-француза, нежели на русского эмигранта, вошел в просторный холл. Консьержка, увидев букеты, даже не стала спрашивать, кто я такой, к кому иду, а сразу заулыбалась и предложила воспользоваться лифтом. Лифтом в двадцать два года пользоваться неловко, хватит здоровья подняться по лестнице.
В квартире меня встретила горничная. Открыв дверь, из-за цветов меня не сразу и рассмотрела, а потом позвала хозяев.
Родителей Наташи я представлял как-то иначе. Думал, что если граф и графиня, то обязательно стройные, сухопарые старики в париках времен Людовика шестнадцатого и в соответствующих нарядах: он обязательно в камзоле, а она – в кринолине. Но граф и графиня оказались совсем другими. Не старыми – лет пятьдесят-пятьдесят пять, невысокого роста (а папа еще и с животиком!), одетые по нынешней моде. Андрей Анатольевич в костюме-тройке, а Ольга Сергеевна в платье от какого-то модного кутюрье.
Букеты произвели разное впечатление на мать и на дочь. Маман, чинно кивнула и отдала цветы горничной, а Наташа повела себя странно. Прижав букет к груди, резко развернулась и вышла. Кажется, она плакала. С чего это бы?
Я хотел ринуться следом, но был остановлен будущей тещей, показавшей, что они тут сами разберутся.
– Madeleine, quand le dîner sera-t-il servi? – спросила Ольга Сергеевна у горничной, а та ответила:
– Dansvingt minutes, Madame.
Моих познаний хватило, чтобы понять, что ужинать мы будем минут через двадцать.
В ожидании мы с отцом Наташи отправились в курительную комнату – довольно просторное помещение с мебелью в стиле ампир и картинами на стенах. Кажется, там Кустодиев, а чуть подальше почему-то Васнецов. А где же Серов и его «Портрет гимназистки»? Возможно, в другой комнате, где поверхность картины не станет портить табачный дым. Я бы с удовольствием рассмотрел произведения искусства подробнее, но придется сесть и беседовать с будущим тестем.
– Наталья сказала, что вы не курите, и не пьете? – поинтересовался граф Комаровский, протягивая руку к коробке с папиросами. – Это как-то связано с религией или еще с чем-то?
– Вырос в семье староверов, – сообщил я байку обычно устраивавшую моих собеседников.
– Странно, – хмыкнул граф, закуривая папиросу. – Я знавал истинноверующих иереев крестившихся двумя перстами, но при этом набирающихся до положения риз, да еще просивших закурить.
– Так и я, Андрей Анатольевич, на армейской службе встречал мусульман, уплетавших сало за милую душу и пивших вино, – усмехнулся я, не уточняя, на какой-такой службе и в каком времени это было.
– Вы были на армейской службе? – поинтересовался граф, а потом решил уточнить. – На Великой войне, или…?
– И там, и тут, – осторожно ответил я. – На Великой – у нас ее чаще называют Мировой, недолго, а на гражданской чуть подольше.
Я ожидал, что Комаровский начнет допытываться о моих чинах-званиях, но тот, затушив папиросу в фарфоровой пепельнице, спросил: