Тайная жизнь - страница 21

Я уже миновал прибрежный сад.

Резко присесть на ступеньках перед дверью. Снять обувь, чтобы не оставить на полу мокрых следов. (Или не засыпать его песком с пляжа.)

Пробираться, неловко сжимая в руке сандалии с мокрыми подошвами, еще хранящие тепло ног. Не стану описывать эти ночи, когда речь была неуместной. И еще, возможно, будет. Всегда будет.

Мы просыпались в спешке. Чтобы не рисковать, мы не зажигали свет. Мы едва видели друг друга. Вероятно, мы видели друг друга только в первые дни нашей любви. Мы торопливо разлучались, чтобы вернуться к своей работе.

Я думаю, что трудно сохранить память о том, что мы скрываем от своих близких.

В первые утренние часы глаза мужчин и женщин все еще обведены тенями блаженства, о котором они не поведают никому на свете.

Иметь душу означает иметь тайну.

Что из этого следует. Мало у кого есть душа.

Любовь, чужая тайна — это одно и то же. Любовь на пороге наготы словно тайна: на пороге наготы.

Мысль, любовь связаны с тайной. Это про себя, это личное. Не для общества, не для публики.

Тайна древнее человека. Многие животные в предчувствии смерти ищут тайное убежище. Смерть в них порождает тайну. И могилу. И еще одиночество. Верно, что смерть есть первая попытка разрыва. Разрыв притягивает разрыв. Смерть есть максимальный разрыв с группой, для которой одиночество и тайна (тайна человеческой наготы) — не более чем преходящие обстоятельства.

Никогда и ни с кем мне не удавалось преодолеть это чувство одиночества и отстранения, которое тут же вмешивается в каждое мое ощущение.

И это ощущение неизбежно попадает в пространство тайны.

Мне никогда не удавалось обследовать углы этой теснины молчания, в которую проваливается каждое мое ощущение.

Так вот что такое любовь: тайная жизнь — жизнь уединенная и священная, отстранение от людей. Отстранение от семьи и общества, поскольку любовь помнит жизнь до семьи и до общества, до рассвета, до слова. Жизнь живородящую, в потемках, без голоса, не знающую даже рождения.

Я шел, при мне была моя тайна, я ждал вечера.

Река пересекала луга, между которыми выстроились ряды тополей. Она называлась Авре. Ее берега в двух метрах от воды поросли ольхой.

Там было много ворон и еще каких-то мелких светло-коричневых птичек. Я прислонялся спиной к ветхой стене разрушенных укреплений герцога Вильгельма. Я упирался ногами в обвалившиеся в траву камни. Колючий кустарник и тутовник окружали меня.

Я созерцал городок и поблескивающие в закатных лучах шиферные крыши.

Вблизи от площади Сен-Жан я бесшумно перебирался на другой берег Итона и тут же вдыхал запах, который распространяли расположенные в глубине сада Неми кроличьи клетки. Если ночь была темной, исходящая от кроликов удушающая вонь помогала мне увереннее находить дорогу.

Потом я цеплялся за лавр.

Взобравшись на противоположный берег, если хоть немного светила луна, я видел красные фосфоресцирующие глаза кроликов, потом различал их силуэты: сфинксы с ушками торчком. Проходя во тьме мимо их клеток, я наводил на них сильный страх. Я видел, что они боятся и хотели бы броситься наутек.

Иногда они поднимали шумную возню, к которой с тревогой прислушивалась Неми, притаившись возле окна.

Тертуллиан говорил: даже в раю нужна скрытность. Даже в Эдеме понадобилось окутать первую женщину тайной. Даже Бог — тайна: он недоступен нашему зрению. Пути Его неисповедимы. Он вечно молчит о себе.

Еве следовало бы молчать. К этому положению непрестанно возвращался теолог-раскольник из Карфагена. То, что змей нашептал ей под сенью древа, она должна была схоронить в своем сердце. Она не должна была ни демонстрировать свое влечение к Адаму, ни вступать в беседу с посланцем дьявола, ни вообще подавать признаки жизни.

Не понимаю, почему этот аргумент Тертуллиана не имел никаких последователей.

Этот аргумент обладает поразительной силой, которая передается и тому, кто впервые его читает, вплоть до полнейшей растерянности. В этом аргументе Бог умирает. (В нем умирают Бог, Слово, речь, откровения, все христианство.)

Истинное имя бога — это Bemat l'ermito.