Тайное становится явным - страница 25
– Пошли отсюда, – коротко бросил лысый. – Прошмондовка…
Я обиженно вытянула губки – мол, какая я вам…
Усатый раздраженно сплюнул на пол. Оба вышли, хлопнув дверью.
Ага, любой может обидеть… Господи, ну почему же Туманову так не повезло?
Стоило подождать. Я сунула паспорт в пиджак и села на койку, подогнув ноги под попу. Тут и появился «любовничек» – сияющий, как хромированный унитаз. Мокрый, взъерошенный, сумка волоком (деньги, конечно, не нашел, иначе бросился бы душить, как Отелло Дездемону; они у меня на дне, в пакете с гигиеническими прокладками), и что самое ужасное – в полной боевой готовности. «Ружье» наперевес, глаза навыкат. Не дай бог, приснится…
– Полотенца нет, – объяснил он свой замызганный видок. Неглиже сидящей перед ним «прошмондовки» подействовало, как ветчина на кота: он двинулся в лобовую, широко щерясь. Я отклонилась, вытащила из-под попы ногу и поставила ее на пути Валентина. Споткнувшись, любитель халявы хряпнулся зубами о кровать.
– Ты что, падла?..
Я метнулась к сумке. Командировочный поднимался, держась за челюсть. Где же наше достоинство? Угасло достоинство – стало мельчать, похудело, скукожилось. Физиономия пошла пятнами.
– Ты что, падла? – повторил он. – Ты что вытворяешь, гадина? А ну ложись…
И мы туда же. Держа сумку за лямку, я стала размахивать ею над головой. Как пращой.
– Мужик, ну все, хватит, я пошутила. Ты извини, слышишь? Погорячилась я…
– Ах ты, гадина… погорячилась она…
Тут он совсем озверел. В принципе, это я виновата. Завела дядьку, а сама в кусты. Но мне ведь не объяснишь… Он расставил свои лапы и попытался меня сцапать, думал, я шуточки шучу. Я отпустила сумку. Кирпичей там не было, но две бутылки лимонада тоже оружие. Не зря меня в «Бастионе» учили всякой ерунде.
– Ой, больно, падла-а… – мужик схватился за голову. Я подтянула лямку.
– Еще хочешь?
– Да я тебя урою! – вякнул он и прибегнул к новому натиску. Неужто посчитал – бьет, значит любит?.. Этот дурачина не знал ни одного приема. Откуда? Вся жизнь по заведенному кругу: инверторы, бабы, бабы, инверторы… Я отпустила ему такую громкую затрещину, что сама испугалась: а вдруг из коридора услышат? Загремел стул. Мужик шлепнулся на кровать и вылупился на меня чуть ли не со страхом – вот это да, мол…
– Учти, у меня розовый пояс по тайцзицзюань, – предупредила я. – А это тебе не семь самураев. Так что замри, – быстренько оделась и подхватила сумку. Мужик не спускал с меня глаз, жалобно безмолвствовал. Чисто по-человечески его обида была понятна и правомочна.
Но как быть с моей обидой?
По коридору прошествовали несколько человек. Выждав время, я оттянула «собачку» и выглянула наружу. Процессия уже сворачивала на лестницу. Впереди шли двое. У одного в руке покачивалась наша папка – документы Воробьева. За ними еще двое тащили Туманова. Мир поплыл перед глазами… Опять они его куда-то тащат… Голова безвольно висит, ноги волоком по полу. Какой-то тип в косоворотке вынырнул навстречу, отшатнулся. Прижался к стеночке и испуганно проводил глазами.
Я закрыла дверь. Что делать-то? Делать-то что!!! Тоска звериная, притупившаяся от нечеловеческого напряжения, вновь вцепилась в сердце. Я пыталась сохранить самообладание. Что происходит? Напавшие забрали Туманова, документы и ушли. А раз ушли, значит, отчаялись меня найти. Посчитали, что я сиганула с пристройки и не разбилась. А кого они вообще искали? Кабы знали объект в лицо, замели бы меня как миленькую, и мужичонку в придачу. Но не замели. Позволили подурковать. Выходит, конкретных примет у них не было, а была лишь общая ориентировка. На что? На номер комнаты? На документы?
Командировочный тип вышел из шока и начал мудрено выражаться. Я очнулась. Малый не решался подойти. Продолжал сидеть посреди гостиничного раскардаша и очумело лупать зенками. Вот так и сиди, несчастный. Розовый пояс у меня (в крапинку). Убиваю на месте.
– Попроще выражовывайтесь, юноша, – пробормотала я. – И советую вам не искать защиты у закона. При малейшей попытке нажаловаться я объявляю вас насильником номер один, грубо посягнувшим на честь порядочной женщины. Двадцать лет лагерей. Я лапидарно выражаюсь? (Между прочим, суровая правда – родина знает. От пятнадцати до двадцати пяти. За попытку. Спасибо православному благочестию.)