Тайной владеет пеон - страница 17

Мальчик был похож на него. Такой же коренастый, смугло-черный, такой же резкоголосый, он весело посма­тривал на старика и не пропускал ни одной его шутки, сверкая ослепительно белыми, один в один, зубами.

— Наранхо, отвечай, — сказал старик, — чего больше в бухте; — раковин или моллюсков?

— В каждой раковине по моллюску, дед Наранхо, — нашелся мальчик и, заметив, что старик доволен отве­том, поддразнил его: — А чего в бухте больше: — рыб или раковин?

Острые глаза старика заблестели от удовольствия.

— Откуда знать детям, — засмеялся он, — что к ночи рыба из моря заплывает отдыхать в бухту. В какое вре­мя спросишь, — такой ответ получишь.

Мальчик хотел еще что-то сказать, но первый луч солнца скользнул по синей кайме дальнего леса, сбежал по береговым террасам вниз к морю, попутно словно привел в движение легкие белые строения порта Ливингстон, сжатые на маленькой площадке между водой и тропическими зарослями, и разлился по бухте. Все это произошло ошеломляюще быстро — секундой назад и дома, и вода были погружены в предрассветную туман­ную дымку. Мальчик вскрикнул от удовольствия.

— Дед Наранхо, солнце самое лучшее, что есть на земле, — так я говорю?

Старик замотал головой.

— Нет, не так! — крикнул он полушутя, полусерьез­но. — Самое лучшее на земле — человек. Когда тебе пой­дет, как мне, восьмой десяток, ты и сам это скажешь.

— Дед Наранхо, — отозвался мальчик, забрасывая крючок в воду, — люди доставили много горя тебе и всему нашему роду. За что ты хвалишь их, любишь их?

— А вот за это! — рявкнул старик и обвел порт и бухту рукой. — И за это! — Он ткнул ногою в челнок, искусно выдолбленный из легкого дерева. — И за это тоже! — Он показал на маленький гарпун в руках внука.

Мальчик кивнул, — он понял мысль  деда, но не сда­вался.

— Дед Наранхо, ты любишь тех, кто все это сделал. А другие?

— А другие отживают свой век, — уже тише сказал старик и опустил голову; внук никогда не видел в его лице такого ожесточения. Потом он выпрямился и заорал на внука: — Шевели веревкой — рыба любит движение! Подвинься влево — пусть тень уйдет от крючка.

Они пристально смотрели в прозрачную воду бухты, словно пытаясь угадать, какой сюрприз она вынесет на поверхность. Но все было тихо вокруг, и на соседних чел­ноках тоже не слышалось шума, с каким жители Ливингстона встречают богатый улов.

— Мы с тобой карибы,[16] Наранхо, — заговорил дед. — Мой отец, а твой прадед, еще помнил африканский берег. В одну ночь его и еще двести мужчин связали, бросили в трюм и привезли в Гватемалу. Здесь я родился и вы­рос. Ну, не здесь, а там, в джунглях, — старик махнул рукой в сторону зарослей. — Мне еще повезло. Я попал к богатому джонни,[17] который разводил апельсины. — Там и получил свое прозвище.[18] Меня пороли не так часто, как тех, кто убирал бананы. Но с моря надвигался ураган, мы поспешили укрыться, а хозяин велел капатас[19] запороть нас до смерти. Разве смеет пеон прятаться от урагана, когда урожай босса гибнет? Надсмотрщики были и сами злы, как черти. Они крали апельсины у хо­зяина и сбывали их по дешевке мелким торговцам. Доход их кончился; мы знали, что с нас сдерут шкуру. Трусы остались, смелые бежали. А путь лежал в болото. Мно­гих засосало. Мы выжили. Нас было семеро. Когда вышли к Рио Дульсе, низко поклонились ей: «Спасибо, красавица! Выручила. На голос твой шли».

Я тебе для чего рассказал это? — встрепенулся старик. — Сосед мой по бараку погружался в болото, а я не мог протянуть ему руку...

Он не кричал: «Спаси!» Он крикнул: «Делай зарубки!» Он думал о тех, кто еще захочет бежать... Понял, Наранхо? Человек думал о че­ловеке. Мы шли и, рискуя провалиться, помечали де­ревья. Думай о человеке, Наранхо. Человек — это бог.

Старик замолчал и, всматриваясь в светлеющую кай­му неба, что-то шептал. Наранхо не слышал. Он с гор­достью подумал о том, какой смелый и справедливый его дед. И как все карибы, что живут в гавани, уважают Наранхо-старшего и приходят к нему за советом. Маль­чик жил с дедом и старался делать все, как делает дед. Он ценил похвалу деда Наранхо, который заменил ему отца и мать. Отца съела тропическая лихорадка, а о ма­тери мальчика дед не любил говорить: Наранхо слышал, что она полюбила какого-то матроса и убежала с ним, бросив трехлетнего Наранхо на деда. С тех пор прошло десять лет. Мальчик вытянулся, окреп и научился сам добывать себе пропитание. Он любил выезжать с дедом в море, любил рассказы старика. Хорошо, что дед считал его в работе ровней. Это сдружило их и позволяло маль­чику отвечать на шутку шуткой, не нарушая почтитель­ности в разговоре со стариком.