Тайны ночных улиц - страница 29

Распрощались мы вполне нормально. Я даже хотел телефончики записать, но успел спросить только:

– Кто вы, девушки?

Одна из них прошептала словечко на ухо:

– Готы…

Девицы хором сказали «спасибо», чмокнули в щеки кровавыми губами, похлопали меня по плечу и растворились в темноте за широкими воротными створками.

А я что? А я ничего.

Спокойно пошел обратно.

Добрался уже без всяких происшествий до своей уютной могилы, нырнул в гроб, крышку сдвинул и заснул крепко, без всяких кошмаров.

Что бы там ни говорили мои приятели-соседи, а бродить по кладбищу ночью нисколько не страшно. Двадцать первый век все же. И люди живые тоже вовсе не такие страшные, как старики их описывают, даже – как там девчонка выразилась? – прикольные.

Не знаю, как так вышло со мной, но я с детства был без ума от жанра ужасов, с ним же – и с мамой преподавателем литературы и русского языка – позже пришла любовь и к литературе в целом. Возможно, это была некая форма мазохизма, может и психического расстройства, но мне мальчишкой нравилось после просмотра или прочтения чего-то страшного ощущение, когда ты зарываешься с головой в одеяло, прислушиваясь к каждому шороху в доме. Ты будто попадал в другой мир, картина реальности менялась, и теперь играть нужно было по другим правилам. Естественно, я искал всё новые и новые грани этого ощущения и пришёл от Д.Емца с его «Чёрной-чёрной простыней» и «Мальчиком-вампом», к вышеупомянутому сэру Кингу, будь он неладен! От «Ночной смены» я был просто в восторге и ужасе. Кинг открыл мне Брэдбери, Лавкрафта, Готорна, и понеслось – не остановить. В итоге поиск привел меня в старших классах к мысли: «А почему бы мне не сочинить историю, где все будут играть по моим правилам?». Не знаю, что я там натворил в своей голове тогда, за какие рычаги дёрнул и на что себя обрёк, но только теперь, спустя пару лет, я по-настоящему начинаю себя плохо чувствовать, если не пишу и не читаю, меня будто затягивает в зыбучие пески.

Дьюи Андерсен проснулся от звона часов в гостиной, извещавших об окончании половины суток. Совсем скоро входная дверь будет страдать от стучащих в неё детишек. С кухни доносился сладковато-кислый запах тыквенного пирога. Сьюзи, жена Дьюи, считала, что на праздник, главным символом которого является тыква, грех не печь тыквенные пироги. По вкусу эти кругляши были так себе, но Дьюи, чтобы не расстраивать Cью, съедал два кусочка и сына Питера заставлял сделать то же самое. Угрозой непослушанию служил запрет выходить из дома. Это срабатывало тогда, когда Питер ещё бегал за сладостями в искреннем предвкушении, срабатывает и сейчас, когда поход за конфетами сменился розыгрышами над школьными учителями и несомненной фишкой, о которой за пределами городка Эйбон, наверняка, никто не слышал – игрой под названием «Конфетные Пираты».

Только ребята от тринадцати до пятнадцати могли в ней участвовать. Желавшие сыграть собирались в заброшенном доме номер 314 по Джорджстрит. Дом этот стоял там сколько Дьюи себя помнил. В свои четырнадцать лет – впервые, когда брат Генри поведал о «Конфетных пиратах» – Дьюи охватило странное волнение, будто в один прекрасный день этот старый дом на окраине города рухнул откуда-то с неба, принесённый ураганом из другого измерения. Или вылез из сырой, кишащей червями земли. Никто в городе толком ничего не знал о прежних хозяевах. Генри рассказал, что раньше дом принадлежал уродливому, нелюдимому парню, который был то ли «прокажённым», то ли «сифозным», отчего всё его лицо сгнило, и ему приходилось носить маску.

– Ты сам-то его видел? – спросил тогда Дьюи, привыкший подвергать сомнению все истории Генри.

– Нет, конечно, тупица, это было очень давно! Но так говорят…

– Кто говорит?

Генри ничего не ответил.

Cкорее всего, всё это было сплошным враньем. И тем не менее, стоя теперь у порога дома номер 314 по Джорджстрит в сгущающемся сумраке, Дьюи ощущал, как дурацкая выдумка Генри о прокажённом отшельнике в маске, наверняка не жалующего незваных гостей, превращалась в нечто осязаемое и вполне реальное. Возможно, если бы Дьюи вгляделся в наспех заколоченные окна на фронтоне, он бы даже смог рассмотреть, как там за пылевой завесой стоит чёрная фигура в пожелтевшей театральной маске – точь-в-точь как у Лона Чейни в «Призраке оперы» – и наблюдает за ними. Сейчас он мог представить всё что угодно, а поэтому, опустив глаза, быстрым шагом направился за Генри на задний двор.