Тайны соборов и пророчество великого Андайского креста - страница 7

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В МИР ВЕЛИКОЙ ТАЙНЫ. На нашем пути встречалось все: и ключи от тайн, и шифры, и жареные факты, и обдуманно-замысловатые розыгрыши. Были и злодеи, и жертвы, и выводящие на путь истинный герои, а также сложные для понимания книги, не поддающиеся расшифровке памятники и странные неземные образы, которые перепархивают из столетия в столетие легко, как бабочки, вступившие в заговор с вечностью.

В центре повести о великой тайне, сцены из которой вытканы на гобеленах человеческой истории, лежит гностическое учение алхимиков. Правда, современное расхожее представление о нем мало похоже на ту древнюю науку, которая теперь представляется нам чем-то вроде первобытных домыслов, основанных на обмане и бредовых видениях, спровоцированных маниакальным увлечением ртутью. То, что алхимия, обладающая древними традициями и перспективами развития, заключает в себе важные истины, признавали многие представители интеллектуальной элиты, среди которых были столь различные по складу ума деятели науки и искусства, как Исаак Ньютон, Леонардо да Винчи и Карл Юнг.

Действительно, Ньютон написал довольно много трактатов по алхимии — больше чем по какой-нибудь другой дисциплине, хотя большая часть этих работ до сих пор ждет часа своей публикации. Последнее десятилетие своей жизни Юнг посвятил разгадке «западной йоги», которую он мельком увидел в толчее алхимических метафор. В этой странной дисциплине есть, видимо, нечто привлекательное для натур любознательных, эрудированных, творческих.

Кроме того, наше воображение до сих пор будоражат образы средневековых «подмастерьев», которые, тщетно пытаясь превратить свинец в золото, с глупым усердием поддувают воздух в печь или горн. В нас говорит научный снобизм, поэтому мы считаем себя вправе отвергнуть древнюю традицию как устаревшую гипотезу, не оправдавшую надежд. А что, если эта традиция все-таки содержит ядрышко истины; что, если «подмастерья» пребывали в заблуждении, ничуть не большем, чем современные историки науки, надменно считающие алхимию лишь предшественницей современной химии? Что, если «алхимия» в корне отличается от расхожих представлений о ней большинства из нас?

Наконец, что, если это ядрышко истины прикасается к самым глубочайшим и важным аспектам бытия человечества?

Примерно через сто лет после того, как отгремела Первая мировая война, ее очевидцам, если им удастся прожить столь долгий срок, покажется, что пережитая ими когда-то война стала такой же старинной и далекой, как и все бывшие прежде войны. Единственной связующей нитью с грозным прошлым для нас могут оказаться образы, смутно всплывающие в памяти наших предков, которые шли маршем к местам сражений и бились во имя великих целей, впрочем, едва ли понятных даже им самим. Потеряв статус великой, Первая мировая война стала казаться нам лишь прелюдией к столетию разрухи и ужаса. Читая об идеалах и страстных порывах, коими была жива та давно позабытая эпоха, о ее надеждах на славу, завоеванную на поле битвы, о романтических взглядах на национальность, невольно чувствуешь смущение и замешательство. Когда мы думаем о прошлом, если мы вообще способны думать о нем, то по эмоциональному воздействию на нас мы ставим ту великую войну где-то посередине между массовой индустриализацией и миграцией леммингов в море.

Кроме того, оглядываясь назад и всматриваясь в историю, мы обнаруживаем множество войн и бедствий, эпидемий и завоеваний, вулканических извержений, изменений климата и массовых миграций, но ничего, подобного Первой мировой войне, не находим. Она была уникальной. В результате исторического развития война стала продолжением политики, мысль о ней созревала на пике политической напряженности, а теперь война превратилась во вторичный продукт индустриализации и механизации, которые, загнав людей в траншеи Западного фронта, заявили о собственном праве диктовать жизни свои правила.