Тайные письмена (сборник) - страница 6
Страсть — это отдельный мир, в котором я живу, не пересекаясь с другими людьми. Как типу вроде меня быть частью общества? Очень быстро обнаруживается, что я невыносим для остальных. Если бы я был один, это несоответствие ощущалось бы не так остро. Я пытаюсь смешаться с себе подобными, принять участие в их разговорах, но механизм пыток и удовольствий, храм чувств, который я перемещаю вместе с собой, изолирует меня в самой гуще их празднеств, и буря моих эмоций заглушает все их слова прежде, чем они достигают моего слуха. Порой мне удается безупречно изобразить безмятежность, но лишь только отблеск света скользнет по моему лицу или из окружающей меня тени донесется смешок, выдающий кого-то невидимого, — и вот я уже чувствую себя без вины подозреваемым и тревожу тех, кого, напротив, хотел бы успокоить.
Чем более страсть противоречива, тем более она возвышенна — словно башня, с вершины которой отныне смотрит душа, больше не подвергая себя опасности.
Никакого снисхождения к себе: лишь безусловное сохранение достоинства и бесконечная требовательность — вот приказ, который я себе отдал.
Вчера вечером, в театре, произошло нечто необыкновенное. Я обернулся из партера, чтобы взглянуть на ту ложу, в которой пятнадцать лет назад сидел возле Герцогини — и тут мне показалось, что я смотрю на самого себя, снизу вверх! Где был я настоящий? Я непрестанно ощущал взгляд меня былого на меня нынешнего, и этот взгляд окутывал меня как мантия — то снежная, то свинцовая, то огненная. Какая тяжесть, и тут же вслед за ней — какой холод, какой жар! Это ужасное испытание оказалось небесполезным: я вновь обрел себя, того же, что и прежде, только чуть более близкого к смерти, гораздо менее приятного в общении и все такого же чувствительного.
Моцарт: от «Женитьбы Фигаро» к «Реквиему», через «Дон Жуана».
История этого путешествия будет также историей дружбы.
Тревога — мое обычное состояние. Поскольку трудно заставить окружающих с этим смириться, я изолирую себя от них. В конце концов, не так тяжело испытывать тревогу, как при этом чувствовать себя в плену чужих взглядов.
Однако приспособленность всей группы к тревожному состоянию одного из ее членов творит чудеса — в том случае, если она обладает редким качеством: способностью создать мощное коллективное переживание, которое таинственным образом распространится от одного к другому, так, что каждый, сам того не сознавая, станет более восприимчив к самому себе и ко всему, что его окружает; так, присутствие нескольких магов позволяет чудесам происходить с регулярностью движения челнока на ткацком станке реальности — и вот слепые видят свет, глухие слышат аккорды или целые музыкальные фразы, которые, пронзая тишину, вызывают у них нечто вроде экстаза, мертвые вновь обретают видимость жизни: мираж, сходный у поэтов и влюбленных — созерцание и страсть пробуждают доселе скованные волны, потоки, таившиеся в глубинах самой природы, переполненной сверхъестественным.
— У меня в V., на берегу D., нечто вроде поместья, — эти слова X. шепчет мне на ухо, — там есть старый парк с красивыми аллеями и сторожевые башни.
Я так страдал из-за того, что он попросил меня сделать вместе с ним довольно большой крюк через центральный проход, прежде чем отвел на мое место, в том же ряду, что и места других. Было ли это проявлением иронии с его стороны, или сыграла роль моя склонность к страданиям? Какая разница? Так или иначе, мы вошли в городскую оперу V. бок о бок, словно две важные персоны, чьего появления только и ждали, чтобы начать спектакль.
Аспирин, голод, дружба — какие чудесные промежуточные станции на пути к инфернальным берегам, — ибо во мне живут два разных путешественника: один следует своими загадочными тропами, другой не отделяет своего пути от пути остального стада.
В моем небе непрестанно формируется и распадается образ — словно созвездие из золотистых пылинок.
Поздно встать с постели, немного больным — но почему таким счастливым?
Отъезд в В. Колоссальная усталость, но поверх нее — крохотный огонек, который освещает мне дорогу и не дает упасть. Существует нечто, пробуждающее пыл, который дремлет в моей старой крови.