Тайные улицы, странные места - страница 42

У Женьки сами собой задрались брови, но он попытался сохранить на лице вежливое выражение.

— Или, нет. Лучше — Матаи-Аоуираи, — дядька задумался и добавил, — дядя. Дядя Матаи. Нет?

— Арг, — с упреком вклинилась Женя, — если ты уже сказал ему имя, то…

— Я тоже хочу. Как ты, — наставительно огрызнулся многоименный дядя.

Но тут же махнул лапищей, показывая, как соскучился вести беседу. Встал, поднял руку, высвобождая влетевшую в волосы хрустальную подвеску.

— Если тебе сложно, зови меня Отан.

— Аргест или — Отан, — подвела итог Женя, — хорошо, он понял. Ты ведь понял, Жень?

Женька кивнул, хотя перестал понимать хоть что-то. Над головой мелькало и звенело, над потолком, который оказался частично стеклянным, полоскались освещенные снизу те самые полотнища-паруса. Через открытую дверь влетал мерный собачий гав, еще дальше внезапно мемекала коза, а когда умолкала, вдруг орал петух.

Дядька поднялся, морщась от петушиного вопля, взял ручищей топор.

— А что помочь? — поспешно спросил Женька широкую спину, вдруг испугавшись, что к обеду подадут жареную петушатину, если Отан-Асгрет или как там — Асгерт, доберется в курятник, пока дурачок вопит.

— Паруса, — лаконично ответил дядька через плечо, — а днем пойдете за семерками.

И скрылся из полосы света. Из темноты закричал сердито, удаляясь от петушиных воплей в другую сторону:

— Арамис, несчастное ты существо! Ночь только началась! Спать!

Петух смолк. А над двором, прыгая затихающим эхом, пронеслось грозное:

— Всем — спать!

Женка судорожно зевнул, валясь на тахту — ноги сами подогнулись. Очнулся от звонкого смеха. Женя хлопала его по щеке, пытаясь удержать в вертикальном положении.

— Он шутит. Ты не обращай внимания. Ньерд всегда такой. Ты чего? Ладно, я тоже шучу. Выбери имя, одно. И я буду называть его только одним, для тебя. Чтоб не путался.

— Отан, — припомнил Женька, взбодрясь от ночной прохлады, протекающей в распахнутую дверь, и смеха спутницы, — пусть Отан. Дядя Отан, да?

— Обидится на дядю. Просто — Отан. Пойдем.

Над их головами переливался звездный песок с искрами более крупных звезд. Чуть сбоку торчала половинка луны и была еле видна круглая тень, прячущая другую ее часть. А над городом, если посмотреть в сторону бухты и набережной — вставало рассеянное красноватое свечение, и там не было звездного света.

— А что за паруса? — вспомнил Женька, потирая влажные волосы на ушибленной голове (уже почти и не болела, понял, и пожалел, что не пойдут на склон, где лечили его давешние раны, но спохватился — обещал же матери позвонить, а тут связи вроде нет), — Жень, мне бы позвонить. Матери, ну маме. Чтоб не волновалась.

— Тогда сначала найдем связь, — кивнула Женя, — потом — паруса.

Они вышли из ворот, и Женька помог притянуть тяжелую створку, ставя на место. Шагнул было на тропинку, ведущую вверх, но девочка направилась вниз, в сторону улицы, которая была сейчас накрыта ночным свечением, прорезанным яркими огнями фонарей, чей свет показывал крыши и кроны деревьев.

Прыгал по тропе свет фонарика. Женька, держась сбоку и чуть позади, пытался сообразить, куда они выйдут. Это часть центра, что над набережной. От моря начинаются параллельные набережной улицы, там большие дома, все знакомые — институт, здание суда, культурный центр, большой книжный магазин на первом этаже старинного особняка. Дальше идут уже улочки, принадлежные горе — на них частные дома с садиками и каменными высокими оградами. Три улицы одна над другой.

— У меня тут дед жил, — обрадовался, поняв, куда спускаются, — на второй Горной, — ну, не родной, двоюродный дед. Мы ходили в гости, я все время на улице торчал, чтоб через забор смотреть в нижние дворы. Низкий такой забор, каменный, мне по пояс. А вниз получается высокая стенка и там уже двор. Будка с собакой, коты на столе. Под виноградом. А оттуда, с улицы, можно выйти прямо в центр.

Женя кивнула, качнув светом фонаря. Потом, вместо того, чтоб идти вдоль проволочных заборчиков, охраняющих верхние огороды, шагнула в заросли дерезы, отводя свободной рукой густые колючие ветки. На ней снова были те самые джинсы с большими карманами, отметил Женька, но вместо белой тишотки — черная маечка, открывающая сильные плечи. А руки — красивые, оказывается. С тонкими запястьями. Он поспешно перехватил пук ветвей, усыпанных мелкими колючками и сушеными листиками.