Тайный дневник Розовой Гвоздики - страница 44

— Раненый был здесь совсем недавно. Кровь даже не запеклась.

— Кто же перенес его и куда?

Амели растерянно оглядывалась по сторонам, будто надеялась увидеть в темном углу злодея.

— Скорее всего вынесли в сад через одну из стеклянных дверей.

Мисс Балькур распахнула ближайшую дверь настежь.

— Ее недавно смазали, — отметила Джейн.

Вручив канделябр кузине, Амели вышла в сад, оставив Джейн осматривать зал изнутри. В Париже давно не было дождей, и на земле не осталось следов, равно как и налипшей грязи на каменных дорожках. Двери, бесконечные двери с трех сторон. Раненого могли внести в любую. Амели обходила сад по периметру, заглядывая во все двери по очереди. В отличие от западного двери северного и восточного крыльев, были чисто вымыты. Мисс Балькур уже видела две комнаты для рисования, одну музыкальную, малую столовую, потом большую, занимающую почти все северное крыло.

— Амели! — позвала неслышно подошедшая Джейн. От неяркого пламени свечей по каменной балюстраде поползли причудливые тени. — Пойдем, хочу кое-что показать.

— Раненого внесли в одну из этих дверей.

— А потом вниз по лестнице, в комнаты прислуги? — подсказала кузина. — Боюсь, мы его потеряли. — По садовой дорожке девушки возвращались к западному крылу. Увидев статую Афродиты, Джейн замерла. — Но почему он лежал в танцевальном зале с… Что у него за ранение?

— Точно не могу сказать, но я видела окровавленную повязку на лбу. Похоже на глубокий порез, по крайней мере крови было предостаточно.

— Не знаю, — задумчиво проговорила Джейн, — а вдруг это просто рабочий, который разгружал ящики и поранился. Видишь, как все может быть просто?

— Тогда к чему столько таинственности? Зачем прятать его в пустующем зале, а потом поспешно переносить в другое место?

Поднявшийся ветер растрепал кудри, и девушка поспешно их поправила.

— Рабочему стало лучше, он встал и ушел.

— Ради Бога, Джейн! — поежилась от холода Амели. — А ты сама в это веришь?

Кузина нерешительно смотрела на Афродиту, будто ища поддержки.

— Нет, не верю, — тихо сказала она. — И сейчас покажу почему.

Вернувшись в танцевальный зал, Джейн остановилась как вкопанная.

— Ну, что такое? — не вытерпела мисс Балькур, предпочитавшая сначала говорить, а потом думать.

— Ты только посмотри! — Кузина показывала на стеклянную дверь.

— Грязь, ну и что?

— Вот именно! Слишком грязно, будто садовую землю специально размазывали по стеклу. Видишь, здесь и здесь? Слой слишком толстый и однородный, на пыль не похоже. Кажется, кто-то…

— …кто-то не хотел, чтобы сюда заглядывали? — возбужденно договорила Амели.

Она чуть не опалила кудри, и Джейн поспешно убрала канделябр.

— Вот именно, — кивнула мисс Вулистон. — Но зачем? Что может скрывать Эдуард?

Захлопнув дверь, Амели улыбнулась:

— Ну как ты не понимаешь? Это же очевидно! Он помогает Пурпурной Горечавке!

Со вздохом облегчения Ричард Селвик, он же Пурпурная Горечавка, въехал во двор своей скромной холостяцкой резиденции: всего пять комнат и десятеро слуг, не считая камердинера, кухарки и кучера.

— Как я рад, что вернулся! — заявил он худощавому молодому человеку в жилетке и рубашке с короткими рукавами.

— После опасного для жизни пребывания в сердце лондонского общества? — усмехнулся Джеффри Пинчингтон-Снайп, благодаря остроумию еще в Итоне снискавший расположение Ричарда и Майлса.

— Хватит издеваться! — обиженно проговорил Селвик и, сняв шляпу, пригладил волосы. — Я страшно рад, что выбрался оттуда живым!

Сердечно пожав другу руку, Ричард влетел в прихожую и начал рассеянно, куда попало скидывать шляпу, накидку, перчатки. Дворецкий Стайлз, воздев глаза к потолку, тенью следовал за хозяином, поднимая перчатки с пола, накидку со стула, а шляпу с дверной ручки.

— Это все, милорд? — спросил дворецкий оскорбленным тоном короля Лира.

— Попросите Кука что-нибудь мне принести. Я страшно голоден.

— Как прикажете, сэр, — еще сильнее оскорбился Стайлз и обреченно захромал на кухню.

— Он так здорово изображает больного старика! — прошептал Джеффу Ричард, когда они в радостном предвкушении приближающегося ужина вошли в столовую. — Если бы не знал, сколько ему лет, у меня бы сердце разорвалось от жалости.