Течению наперекор - страница 6

Я помню, как на перекрестке с Кузнецким переулком, установили первый в Москве светофор. В это же время у самого въезда на Красную площадь, где теперь восстановлены Иверские ворота, появился первый милиционер-регулировщик. В белоснежном кителе и белых перчатках, в белом «тропическом» шлеме с пупочкой на макушке он виртуозно жонглировал своей бело-черной палочкой и круто поворачивался без малейшего наклона, точно был закреплен на вертикальной оси. (Я полагаю, что его обучали в балетной школе Большого театра). В первые недели на прилегающих углах улиц скапливалось много народа — поглазеть на это чудо. Меня туда приводила няня.

Но вернемся во двор.

Еще мы играли в лапту, в ножички и в «расшибалочку» (кто постарше, знает, что это за игры). Но чаще всего — в «казаков-разбойников». Название игры явно дошло до нас из дореволюционных времен. «Казаки» разыскивали и ловили «разбойников». Те прятались и подкарауливали казаков, чтобы, оказавшись в большинстве, взять их в плен. Команды набирались по справедливости. (Замечу, что справедливость и честность — главные требования раннего детства. «Несправедливо!» «Нечестно!» — основные критические замечания во время детских игр.) Итак, пары ребят одинаковой силы или ловкости втайне от всех сговаривались, кто из них будет, к примеру, «слоном», а кто — «змеей». Два признанных атамана поочередно выбирали один из двух псевдонимов в каждой паре и таким образом формировали свои отряды. Местами сражений были «черные ходы», нередко сообщавшиеся с парадными лестницами, и — главное — подвалы.

О эти незабываемые подвалы нашего детства! Центрального отопления еще не было. «Голландские» печки в комнатах и плиты в коммунальных кухнях топили дровами. Под всеми тремя строениями дома находились глубокие подвалы. Разгороженные на бесчисленное множество досчатых клетушек, где каждая семья хранила свои дрова. Между клетушками оставались узкие и прихотливо изломанные проходы. В подвалах было темно и сыро, скудный свет проникал из люков — через них спускали дрова (по одному люку в каждом строении) и из входных проемов, которыми начинались скользкие ступени длинных каменных лестниц без перил. Прятаться в этом лабиринте было превосходно, хотя и немного страшновато.

Другими излюбленным пространством, но уже не для сражений, а для общения, были крыши. На них попадали не только по единственной пожарной лестнице, но и через чердаки. Входы туда никогда не запирались. Какое чудо являли собой эти чердаки! Пробираясь по ним к слуховому окошку, ведущему на крышу, приходилось перелезать через могучие несущие балки кровли. Между балками ноги ступали по толстому слою мягкой пыли. При этом понималось лишь крошечное облачко: за многие десятилетия пыль хорошо слежалась. Воздух на чердаке совершенно чистый. А какой запах! Пастернак недаром написал: «И пахнут пылью чердаки». Запах своеобразный. Чердачная пыль представляла собой тонкую смесь пыли ржавеющего железа кровли и древесной пыли от балок и стропил. Летом эта смесь основательно прогревалась и это, быть может, приводило к каким-то химическим реакциям, подобным вялому горению.

Разлегшись привольно на покатой и шершавой крыше, мы загорали, рассказывали разные байки, играли «в слова» и клялись во взаимной верности, романтически скрепляя эти клятвы капельками крови. Но как страшно было спускаться стоя до самого края крыши, огражденного только дождевым желобом, и заглядывать вниз на улицу! Это входило в обязательный комплекс проверки храбрости. Крыши предоставляли еще многие возможности для испытания ловкости и отваги. Среднее строение дома было четырехэтажным, но с этажами меньшей высоты. Край его крыши возвышался над двумя смежными с ним крышами всего лишь метра на два. Надо было суметь по выщерблениям в кирпичной кладке влезть наверх и спрыгнуть оттуда на покатую поверхность ниже лежащей крыши. Но самым серьезным испытанием был «прыжок через без бездну» шириной метра полтора, с крыши нашего дома на крышу дома соседнего. Они находились примерно на одном уровне, но опасность усиливалась их покатостью.