Телеграмма из Москвы - страница 17

Язык любви везде одинаков по содержанию, но среда накладывает отпечаток на его форму. Поэтому разговор между Раей и Столбышевым звучал так:

Она: — Товарищ Столбышев!

Он: — По какому, того этого, вопросу?

Она: — Вчера после заседания бюро райкома…

Он: — Поконкретнее, так сказать, ближе к сути вопроса.

Она: — Вы меня не любите! (руки теребят копию отчетности по воробьепоставкам, голова опущена).

Он(с самодовольной улыбкой): — Выдвинутые вами подозрения не имеют под собой конкретной почвы и, так сказать, вызваны организационными неполадками. Я люблю тебя!

Она: — Но, ведь, ты, Федя, вчера ночевал у жены! (руки комкают копию отчетности по воробьепоставкам, негодование во взоре).

Он(догадавшись, в чем дело): — А-а-а! Того этого, это необоснованные претензии. На данном этапе вопрос об индивидуальных взаимоотношениях у меня с женой, так сказать, снят с повестки дня. Я тебя того этого, люблю!

Она(с облегчением): — Значит, не аннулировал своих чувств значит, любишь?

Он(с восхищением): — Как ты можешь, того этого, ставить так вопрос? Бесспорно люблю!

Она(с любовью во взоре): — А я уже думала написать на тебя донос в обком.

Он(с внезапно нахлынувшей страстью): — Значит, сильно любишь!

Амур заглянул в кабинет Столбышева и удовлетворенный пошел слоняться по Орешникам.

Со времени получения из Москвы правительственной телеграммы прошло десять дней, а жизнь в Орешниках текла по-прежнему. «Орешниковская правда», как в танце «Барыня», все время повышая тон и ритм, писала о пользе воробьев и о замечательных успехах передовиков-воробьеловов. Ее все покупали, но никто не читал. Столбышев спал у технической секретарши Раи, а жена его, огромная особа, напоминающая фигурой и походкой откормленного на окорока медведя, ходила по Орешникам и злорадствовала:

— Мой скоро в Москву поедет работать. О нем вся Москва знает. И не видать тогда его Райке. В Москве руководящим работникам по наряду из ЦК балерин выписывают.

Маланин писал уже третью по счету инструкцию по воробьеловству и втайне льстил себя надеждой достигнуть высшего положения и, наконец, получить кабинет с обитыми пробкой стенами, которые в Советском Союзе доступны только важным правительственным чиновникам и буйно помешанным.

Дед Евсигней, получив от внука-полковника из Ростова посылку с несколькими банками «консервированных щей» производства «Ростглавконсерв» и добавив в щи еще несколько картошек, головку капусты, несколько бураков и головку лука, угощал этим жидким варевом всех, кто приходил к нему в гости.

И, наконец, нежданно-негаданно в пустующий издавна районный магазин прибыли эмалированные унитазы с наклеенной на них этикеткой: «Хранить в сухом месте». Жители потолкались в очереди у магазина, но никто унитазов не купил, так как в Орешниках не было ни канализации, ни водопровода.

Вот, пожалуй, и все новости.

И тут читатель может обидеться на автора. Он вправе задать вопрос: а где же ловля воробьев, где передовики-воробьеловы, почему автор до сих пор не описал ни одного пойманного воробья и его переживаний, почему автор уклоняется от главной задачи книги?

И в ответ на это автор может только развести руками: да, это верно, что «Орешниковская правда» пишет о передовиках-воробьеловах; верно и то, что дважды в день в райком прибывают отчеты из колхозов, в которых черным по белому, в определенной форме, составленной Маланиным, значится количество пойманных пернатых; верно и то, что цифры эти суммируются в райкоме и достигли уже внушительных размеров. Но, будучи объективным, описать хоть одного пойманного воробья автор не в состоянии. Он хочет, но он не может, потому что, несмотря ни на какие отчеты, цифры и газетные статьи, в Орешниковском районе до сих пор не было поймано ни единого воробья.

Так уже устроена коммунистическая система, что каждое мероприятие начинается с бурных, в ура-тонах, отчетов и сводок о достижениях, в то время, когда никто еще ничего не сделал. В Советском Союзе все так приучены, что начальная шумиха никем всерьез не принимается. Все знают, что это только увертюра и до поднятия занавеса еще далеко. Всякое действие начинается только после того, как посыпятся первые выговоры за срыв мероприятия и первые срывщики переселятся из кабинетов учреждений в тюремные камеры. Может быть, кто-нибудь из читателей сделает из этого заключение не совсем лестное для русского народа и его работоспособности, может быть он скажет: «И правильно, что коммунисты из них душу вытряхивают! Им нужна палка!» Такое заключение будет ошибочным, ибо весь вопрос тут не в желании или нежелании работать, а в жизненном опыте. Жизненный опыт подсказывает советскому гражданину не лезть первому выполнять правительственные задания, о каких бы успехах этого мероприятия не писалось, потому что часто крик «ура» правительство обрывало на полутоне и уже молча выискивало тех, кто более всего преуспел, и на них же валило всю вину: вы деньги растратили на глупое предприятие… вы раздули его до невероятных размеров… вы… — в лучшем случае: двадцать пять лет тюрьмы. Поэтому сам опыт подсказывает, что лучше писать сводки и ничего не делать, так как, в случае чего, бумажку можно ликвидировать бумажкой, лишь бы за ней не было реальных дел.