Тельняшка — моряцкая рубашка - страница 9

Опускаю в щель бумажку, кручу ручку — и прямо в протянутые руки Ежина вылетает, как птица, десятирублёвка.

Ежин оглядывается, делает шаг назад, плюхается на стул, снимает картузик и вытирает лоб. Он у него мокрый.

— Д-да, здорово сработано.

— Как есть ничего мудрёного… — говорит дядя Емельян. — Вы с ботинками? Простите, сейчас не чиню. На углу коопремонт открылся. От обувной фабрики. У них машина подмётки пришивает. Не оторвутся. Сам им машину эту чинил. Сходите.

Я слушаю этот разговор и понимаю, что дело не только в коопремонте, а в том, что Емельян Петрович ни за что не хочет работать на этого буржуя.

Что с того, что он называется красным специалистом! Мы-то знаем, что он всё равно буржуй: изо всех сил старается так жить, чтобы другие на него работали, а он только загребал деньгу и копил рублик к рублику.

Ежин молчит. Ему теперь не до ботинок. Ежину жарко, душно. Он делается каким-то лиловым, и всё лицо у него блестит. Будто только что из бани. Кряхтит, отдувается и сразу не говорит, а выкрикивает:

— Продай!

— Что вы сказали? — спрашивает дядя Емельян. — Вы, кажется, обратились к кому-то? С кем вы на «ты»?

— Пусть мальчик выйдет.

— А зачем? У меня секретов нет. Вы о чём-то просили меня? Так, кажется?

— Да, да, именно так — просил…

И Ежин говорит быстро-быстро. Каждый раз, когда он называет имя и отчество дяди Емельяна, обязательно прибавляет «дорогой». Ежин просит продать машину. Он даёт за неё десять тысяч, нет, потом набавляет — двадцать. И потом просит принять у него долг за ботинки, которые Емельян Петрович чинил. Ежин говорит, что дяде Емельяну такая замечательная машина ни к чему. Он хотя и мастер, каких больше нет, но человек скромный, живёт в подвале, одна комнатка. Детей нет. У него, Ильи Григорьевича, сын Евгений! «Приятель вот этого чудесного мальчика». Ежин гладит меня при этом по голове.

Говорит он очень долго. Умолкает на мгновение и снова говорит, говорит… Ударяет себя по лбу:

— Да что я о скромности вашей только и веду речь! Ведь дело-то ещё в том, что вы, дорогой Емельян Петрович, чудесный мастер — артист своего дела. Продадите мне эту старую машину, а себе построите новую. Вам это ничего не стоит. А чистой бумаги в магазине Бумтреста сколько хотите. По рукам, а?

Ну точь-в-точь как его сын Женя. Только тот толстый, а папа худой. И оба говорят: «По рукам, а?»

— Нет, — сказал Емельян Петрович, — машина не продажная. Для себя, мил человек, сделал. — И махнул рукой в мою сторону: — Пошли!

— Много дам!.. — кричал нам вдогонку уже на улице Ежин.

А всё-таки он уговорил Емельяна Петровича продать денежную машину. Дядя Емельян согласился взять за неё двадцать тысяч и девяносто рублей.

— Почему же вдруг такая цена не круглая? — удивился Илья Григорьевич.

— Круглыми бывают только дураки, — сказал дядя Емельян.

И я при этом вспомнил Женьку Ежина.

Ежин полез в карман и достал бумажник, толстый, как общая тетрадь.

— Погодите, — отодвинул его руку Емельян Петрович. — Девяносто рублей мне, а остальные в Госбанк на текущий счет номер семь — шестнадцать.

— Что это значит: семь — шестнадцать? И что значит — остальные? Это же двадцать тысяч!

— Двадцать. Семь — шестнадцать — номер текущего счёта.

— Вашего?

— Какая разница. Отнесите деньги в банк, напишите, что вносите на счёт семь — шестнадцать, принесёте мне квитанцию и забирайте машину.

Да, должен вам сказать, что Ежин в тот день был какой-то совсем ненормальный. Мне это показалось, когда он первый раз крикнул: «Продай!»

Наверное, таким голосом кричат психи. И глаза у него были совсем как у ненормального. Знаете, мне казалось, что своими глазами он видел только машину и только деньги. А что вокруг — это он совсем не видел и не слышал. Машина вроде бы светилась в его глазах, а вся комната и дядя Емельян со мной были как бы в густом тумане. Может же такое приключиться с человеком!

Ежин подошёл к машине и тронул ручку:

— Можно?

— Крутите.

Илья Григорьевич расправил усы, выпрямился, посмотрел на меня, как будто собрался нырнуть в воду, и крутанул ручку. А так как возле машины, кроме него, никого в это время не было, десятирублёвка выскочила, прошелестела по воздуху и с хрустом ударилась о стенку.