Телохранитель - страница 12

Накинув узорную шаль, Коноплева подошла к окну: лето, а она зябнет. Нервы?

Снова позвонили, пришли сразу трое — Зеленков, Иванова и Усов. Едва поздоровались, явился Семенов, а с ним щуплый, но очень подвижный, по виду мастеровой, боевик Сергеев. В прихожей Семенов, незаметно для спутника, коснулся руки Коноплевой. Лида зарделась. Григорий был скуп на ласки. Но и это мимолетное, едва ощутимое прикосновение значило для нее очень много…

— Все в сборе, Григорий Иванович.

— Очень хорошо. Начнем.

К террору Семенов пришел не сразу. Мысль о терроре против большевистских руководителей зрела постепенно, подспудно, и, наконец, оформилась в нечто конкретное. Большевики захватили власть насильственно. Правят против воли народа. Губят революцию, режут ее крылья, значит они — злейшие враги. Следовательно, большевиков надо уничтожить, в борьбе с ними хороши любые средства, в том числе и индивидуальный террор.

Мысль о терроре теснились в голове, мутили душу Семенова, и он решил поделиться ими с видным членом ЦК ПСР Дмитрием Дмитриевичем Донским. К этому его побудила Елена Иванова. Донской решительно поддержал индивидуальный террор. Семенов воспрял духом. Раньше ему казалось, что время террористов-одиночек, стреляющих в лидеров противника, безвозвратно миновало.

Не ограничившись разговором с Донским, Семенов нагрянул в издательство «Революционной мысли» к Гоцу. Правда, Абрам Рафаилович держался почему-то покровительственно и чрезвычайно официально, но когда речь зашла об индивидуальном терроре, Семенов снова увидел Гоца таким, каким он был всегда: решительным, жестким, неуступчивым. Потеплевшим голосом, доверительно сказал:

— Большинство членов ЦК — за террор.

— А Чернов?

— И Виктор Михайлович тоже.

Семенов помолчал и, считая вопрос решенным, спросил в упор:

— С кого начать?

— С Володарского. Он — душитель свободы слова и печати. К тому же превосходный оратор. После его выступления немало наших переметнулось к большевикам.

Итак — Володарский! Все без исключения противники Советской власти считали его последовательным проводником в жизнь ленинского Декрета о печати, принятого Совнаркомом на третий день Октябрьской революции 27 октября 1917 года.

«В тяжкий решительный час переворота и дней, непосредственно за ним следующих, — говорилось в Декрете, — Временный революционный комитет вынужден был предпринять целый ряд мер против контрреволюционной печати разных оттенков…»

Немедленно со всех сторон поднялись крики о том, что новая власть посягнула на свободу слова и печати. На сам же деле, Советское правительство обращало внимание трудящихся на то, что кадетская, меньшевистская и эсеровская пресса отравляет умы и вносит смуту в сознание народных масс.

Для проведения Декрета в жизнь создавались специальные комиссариаты по делам печати. В Петрограде комиссаром по делам печати, пропаганды и агитации стал член Петроградского совета В.Володарский.

— …Так вот, товарищи, — продолжал Володарский, — окопавшиеся в этой газете люди под видом опечаток распространяют лживые, провокационные слухи. Они создают нервное, агрессивное настроение. С помощью сенсаций пытаются поколебать умы, нанести удар в спину Октябрьской революции, подорвать основы Советской власти. В тяжелый момент, когда общественного спокойствия и так мало, когда жизнь каждую минуту хлещет трудящихся по нервам, красть это неустойчивое спокойствие, воровски подкладывать поленья в костер, на котором и без того достаточно жарко — колоссальное преступление.

Печать, товарищи, оружие огромной силы, и если вы сознательно им пользуетесь против Советской власти, мы вырвем его из ваших рук…

Последние слова потонули в шуме оваций. Многие встали со своих мест.

И никто, конечно, не обращал внимания на маляра Сергеева, который необычайно внимательно слушал комиссара Володарского. В закапанной красной куртке, он скромно сидел в сторонке, чтобы не испачкать соседей — видимо, прямо с работы. Лицо у него было круглое и добродушное. Курносый нос усеян рыжими конопушками…