Темные ночи августа - страница 20
Вдруг машина из головной группы, которая летела левее и чуть выше нас, клюнула носом и посыпалась к земле. Кто это? Лазарев? Дробот? Неужели потерял сознание? На миг самолет пропал из виду, потом я увидел выхлопы, моторы заработали, машина полезла вверх.
«Командир, как дела?»
«Ни черта не вижу. Перед глазами красные круги».
«Это кислород. Надо снижаться».
Грехов убрал газ, отдал штурвал. Мы потеряли полторы тысячи метров, но дышать стало немного легче. Зато тут же наши кабины начала затягивать противная морось, стекла покрылись каплями воды. Небо было зашторено многослойными облаками. Впереди бушевала гроза. Меня охватила злость на синоптика, словно он все это устроил. Слева и справа от нас вспыхивали молнии. Болтанка таскала груженый бомбами самолет из стороны в сторону, то мягко толкала вверх, то с силой тащила к земле.
«Командир, возьми мористее. Мы лезем прямо на наковальню!»
Стрелки приборов бешено крутились.
«Высота! — крикнул радист. — Мы падаем!»
«Спокойно, маркони! Я на месте. — Голос у Грехова был почти веселый. — Вывожу».
Впереди по курсу я ничего не видел. А мне предстояло выводить машину на контрольный ориентир. Правда, скоро в облаках появились разрывы.
«Командир, надо набрать еще тысячу метров».
«Не валяй дурака, Паша! Я еле ворочаю штурвалом».
«Надо, командир».
Грехов все-таки набрал эту тысчонку. На высоте сильный ветер безобразно таскал машину. Она скрипела всеми узлами, то проваливалась, то уходила вверх.
И вдруг облачность растащило. Я увидел звезды.
«Проходим остров Борнхольм. Разворот на юг».
Все в порядке. Мы шли заданным курсом и выдерживали расчетное время. Немецкие широковещательные станции наяривали марши. Я настроил радиополукомпас на одну из них: стрелка устойчиво показывала курс. Хорошо немец работал, и мой РПК вел себя отлично.
«На траверзе порт Кольберг».
Мы пересекли береговую черту. Облаков стало еще меньше, над нами ярко горели звезды.
И тут подал голос радист:
«Командир!»
«Ну, что там у тебя?»
«Это звезда, командир, — сказал радист виновато. — Думал, истребитель…»
После Кольберга я сделал промер ветра. Выключил освещение, лег на пол своей светелки и начал искать знакомые по карте ориентиры. Под нами, на самом дне ночи, проплывали одинокие огоньки. Я поймал на курсовой черте точку и снял угол сноса. Потом рассчитал направление и скорость ветра. Когда я записывал путевую скорость, у меня сломался карандаш.
«Штурман, — услышал я голос Грехова. — Мои компаса барахлят».
«Спокойно. Мой работает».
Я стащил с ног меховые чулки и обложил ими котелок компаса: пусть погреется.
«Сколько до Берлина?»
«Подходим к Штеттину. До цели тридцать минут».
Вокруг нас уже набухали черные шапки разрывов. Но я обрадовался: мы точно вышли на Штеттин.
«Дает прикурить фашист!» — кричал стрелок.
После Штеттина мы шли в сплошных разрывах, машина вздрагивала и качалась до самых пригородов Берлина. Небо подпирали столбы прожекторов. Слева и справа проносились желтые фары истребителей. Одна пара прошла совсем рядом пересекающимся курсом.
«Огня не открывать», — произнес Грехов вполголоса, точно немцы могли его услышать.
Я уточнил путевую скорость и установил на прицеле угол сноса. Голова у меня раскалывалась от боли, в ушах стоял звон. Проклятый кислород!
Флагман резко качнул с крыла на крыло: «Приготовиться к бомбометанию!» Группа рассредоточилась: одни пошли на Шпандау, другие на Лихтенберг. Сильный встречный ветер относил гул наших двигателей.
Берлин лежал во тьме, но его контуры просматривались довольно хорошо. Кое-где искрили дуги трамваев, слабый свет сочился из каких-то щелей, ну а уж нашу-то цель — металлургический завод — и вовсе трудно было спрятать.
Прямо по курсу ветер таскал колбасу аэростата. Я убрал карту и приник к окуляру прицела.
«На боевом!»
«Засек».
Теперь ни градуса в сторону! Сетка прицела медленно надвигалась на цель. Стрелки приборов застыли, и лишь одна, тонко подрагивая, бежала по циферблату секундомера.
Машина дрогнула, раздался сухой хлопок — открылись створки люка.
«Сброс!»
Я по привычке задержал дыхание, большим пальцем утопил боевую кнопку и тотчас почувствовал мягкие толчки — бомбы пошли на цель.