Темные властелины на дороге не валяются [СИ] - страница 7

А вот в трактирщике не было ни страха, ни почтения.

— И бокал, и блюдечко, и ночную вазу! — сварливым голосом возопил он. — А сколько ты мне должен уже — знаешь?! А не пошел бы ты в «Вонючего хорька»? Как раз дыра по тебе. Пустозвон!

Эпитет был несколько более энергичный, но Рысь, будучи интеллигентен, не осмелился бы повторить такое даже про себя.

— Темный и прислужник Темных! — прохрипел Лютый трагически. — Сегодня, когда год прошел с того дня, когда пепел моей возлюбленной, моей ласточки, моей феи Рапсодии унесся к небесам, что я вижу? Только подлую и мелочную неблагодарность! Только забвение веры отцов и презрение к нищему менестрелю. И за этих мерзавцев я кровь проливал! — Топинамбур рванул плащ на груди и разметал руки в стороны, становясь похожим на летучую мышь-переростка.

И тихо заметил:

— Ну, последний раз в долг, а?

— Только ради Рапсодии. Красиво горела.

С вытянутым лицом прошествовал трактирщик к середнему столу, неся в одной руке блюдечко, а в другой стеклянную кружку с каким-то странным пойлом. И не ясно было, то ли он скорбит по погибшей возлюбленной Лютого, то ли по тому, что за эль не будет уплачено.

Топинамбур принял кружку, резко выдохнул и втянул пойло в себя. Обтер рукавом рот. И скорбно замер над блюдечком. Трактирщик даже сочувственно похлопал его по загривку:

— Ну, будет, будет; ей в Заграньих чертогах лучше, чем на нашей грешной земле.

— Я отомщу! — прохрипел Лютый и закашлялся: похоже, эль пошел не в то горло. Хозяин поднял к балкам страдальческий взор:

— А ты знаешь, сколько сейчас стоят услуги мага-краснодеревщика?

— И за этих мерзавцев… я, — Топинамбур грохнул себя кулаком в грудь, — кровь проливал!

Взор трактирщика, сойдясь на нем, разом стал пристальным и жестким:

— Пожалуй, блюдечко тебе лишним будет.

— Отдай! — взревел Топинамбур.

— Не отдам.

Хозяин ловко выхватил посудину у него из-под носа.

— Они чего? — вновь обратился Рысь к своему другу под столом.

— Эль из вереска бело-розового здорово шибает в голову.

— А-а…

И ни Рысь, ни уж тем более Лютый с корчмарем не обратили внимания, что в дверях стоит, наблюдая за ними, обвешанная оружием, прекрасная, рыжеволосая эльфийка в балетной пачке и бронелифчике, выставив изящную ножку и закатывая зеленые, точно изумруды, глаза.

— Кх-кх-м, — покашляла она, пытаясь привлечь к себе внимание. И привлекла. Но не скандалящих мужчин, а девушки, вышедшей на шум на галерею над общим залом. Девушка тоже была эльфийкой и тоже рыжей. И глаза закатывала и ладони прижимала к острым ушкам совершенно так же. Только вот балетной пачки на ней не было, а поверх бронелифчика, перетекающего в броне-бриджики, имелась длинная, прозрачная ночная рубашка, перепоясанная на бедрах узким ремешком. Ремешок оттягивали длинный кинжал в ножнах со стразами (ну, эльфийская мода такая), раздутый кожаный кошель, карманный арбалет и овальное зеркало на длинной ручке. Болты к арбалету были вогнаны в гнезда портупеи, подчеркивающей грудь, а на плече висела мандолина. Или домра.

— Я Лаирнэ Лиарфаннан о’Элбрэт, эльфийская принцесса… полукровка, сбежавшая из вражеского плена, — переорала Лютого с трактирщиком леди у двери.

— Нет! Это я Лаирнэ Лиарфаннан о’Элбрэт, да рассудит нас Вереск! — девица наверху въехала пяткой в ограждение и полетела вниз, поскольку привычные к подобному обращению балясины раздвинулись, уступая дорогу. В полете девица умудрилась выбить из рук трактирщика блюдечко, и то впечаталось бедняге в лицо. Хозяин упал, и рыжая без последствий приземлилась сверху. И тут же вскочила, странным образом устроив руки у груди.

— Да стоит моим мечам запеть в ножнах — и страх пронзает врага, точно сталь! А эльфийская кровь кипит, разя направо и налево! — она крутнулась вокруг своей оси. — И что остается врагам?

— Да, что?!

— Завернуться в простыню и ползти на ближайшее кладбище!

И торжествующе взглянула на соперницу, считая ту поверженной. Девица у двери, встряхнув медной гривой, наклонила головку к точеному плечику:

— А огуречный сок ты от веснушек не пробовала?

И алчно сверкая глазами, наблюдала, как врагиня, звякая мандолиной, валится к ее ногам.