Тень и душа - страница 6
— Это маркер. Я собираюсь покрыть им всё.
Её папа обернулся и уставился на неё, выражение его лица менялось от шока до гнева и так по кругу. Она думала, что где-то там промелькнула краткая вспышка гордости, но, возможно, это было всего лишь её желанием.
— Ты знаешь, как, бл*дь, долго я работал над этой проклятой штукой?
Да, знала. Она наблюдала за ним много раз. Фейт не слишком интересовалась механикой, но очень интересовалась формами, образами и тем, как они совмещаются, так что она любила наблюдать за своим отцом и всеми его братьями, когда они работали, даже если сама и не хотела учиться тому, что они делали.
Этот «Эль Камино» 1970 года (Прим.: одна из моделей марки «Шевроле») — белый с чёрными полосами на капоте, находился в гараже примерно в течение четырёх лет. Она и понятия не имела, что он восстанавливал его для неё на шестнадцатилетие (это произошло пять месяцев тому назад), когда обнаружила его стоящим на поездной дорожке с большим оранжевым бантом.
Это был лучший подарок во всём мире.
Несколько недель назад она прогуляла школу и сгоняла на машине в Сан Педро со своими лучшими подружками — Беттани и Джоли. Они припарковались на утёсе, и, сидя на капоте, пили из бутылки персиковое бренди, которое Беттани стащила из буфета своей бабушки. А Фейт разрисовывала ручкой Bic белые чаки Джо (Прим. модель кедов брэнда «Конверс»). Она посмотрела вниз между ног и увидела: белое пространство между чёрными полосами — оно было таким красивым сверкающим чистотой холстом.
У неё была парочка маркеров в рюкзаке. Так что они все вместе разрисовывали это белое пространство. А затем, позже, Фейт снова вернулась к этому, соединяя и формируя линии в искусство граффити. С тех пор она заполнила практически всё пространство. Теперь она работала над крышкой багажника. Просто так. До тех пор, пока не найдёт новое место для своих творений.
В конечном счете, она достанет маркеры по металлу и распишет чёрные полосы золотом и серебром.
Лицо её отца наконец-то успокоилось.
— Бл*дь, котёнок. Это финишное покрытие заняло где-то две недели.
Теперь, когда он не сходил с ума, она ослабила свою оборонительную позу, схватила край его жилета и улыбнулась.
— Я знаю, папа. Я так сильно люблю «Данте», — так она назвала свой автомобиль. Она понятия не имела почему, но для неё он был Данте. Так же, как был именно «им» (мужского рода). — Но это то, как я делаю его своим, а не твоим. Пожалуйста, не злись.
Он посмотрел на неё сверху вниз, его карие глаза прищурились, и она поняла, что он смирился с этим. Наконец, он вздохнул.
— Твою мать хватит удар.
Фейт усмехнулась.
— Я делала это несколько недель. До сих пор никто даже не заметил. Она не обращает на меня никакого внимания, пока не звонят из школы. Ей вообще плевать, чем я занимаюсь.
Её отец покачал головой.
— Это неправда, котёнок. Твоя мать любит тебя. Она хочет, чтобы ты была хороша во всём, — прежде чем Фейт смогла вставить насмешливый комментарий, который мать заслуживала, он просмотрел над крышей «Данте». — Я должен идти, котенок. Прости за сегодняшний вечер. Веди себя хорошо ради своего старика сегодня, ладно?
— Быть хорошей тяжело, — она надула губы.
Он засмеялся и поцеловал её в щеку.
— Как будто я не знаю. Люблю-люблю тебя.
— Люблю-люблю тебя. Будь осторожен.
Он подмигнул и удалился. Фейт наблюдала, как мужчины завели свои большие «Харлеи» и выехали с парковки в ревущем грохоте чёрного дыма.
Потом она развернулась и направилась в ремонтный бокс, зная, что именно там найдёт Толстого Джека.
Пока шла, она увидела незнакомого парня, бегущего по Глайд Стрит прямо к заправке Диаса. Молодой, ужасно симпатичный, высокий, худощавый, с лохматыми белокурыми волосами. Его рабочий комбинезон был завязан вокруг талии, и белая самая обыкновенная футболка в выгодном свете подчеркивала его замечательные мускулистые руки. И на нём был жилет проспекта, который сначала она не заметила. Её папа ничего не говорил о том, что взяли нового проспекта, но с тех пор, как в её жизни появился «Данте», она больше времени проводила дома, чем в клубе, так что, возможно, она просто пропустила новости. И если он был проспектом, значит, ему, по крайней мере, двадцать один. И это на пять лет больше, чем ей. Но это мелочи.