Тень Желтого дракона - страница 17

Но о чем говорить сначала, решать не Чжан Цяню, на то воля государя. Возможно, он скажет: «Доложи только результат!» Тогда разговор будет коротким — на Чжана может обрушиться вся ярость владыки.

По знаку У-ди первый советник Гун-сунь Хун повелел Чжан Цяню подробно рассказать о военной силе западных государств. Невозмутимые и неторопливые слушатели интересовались высотой и толщиной городских стен, количеством и прочностью крепостных ворот, возрастом и умом правителей, искусством полководцев, качеством оружия, приемами пешего и конного боя.

Чтобы показать свою осведомленность, Чжан Цянь в конце аудиенции повел речь об истоках двух великих рек Поднебесной:

— Сюнну, юечжи, гаоцзюйцы[43] называют Хуанхэ Яшил Огозом, что означает зеленоводная. Там, в высоких горах, вода еще не желтая. Оказывается, Яшил Огоз берет начало из двух озер — Жариннур и Оруннур.

У-ди отвел взгляд чуть в сторону. Это значило, что слова Чжан Цяня императору не понравились. Гун-сунь Хун, привыкший понимать повелителя не только с полуслова, но и по еле заметному движению глаз или пальцев рук, с укором во взгляде и в голосе спросил:

— Как называются эти озера на нашем языке?

— Никак. Там ханьцы не живут.

— Кто же назовет их по-нашему, — резко укорил Чжан Цяня Гун-сунь Хун, — если не первый ханец, увидевший их?!

Чжан Цянь понял, что опять допустил оплошность, и проглотил уже вертевшиеся на кончике языка слова: «Верховье Янцзы гаоцзюйцы называют Улан-Мураном». Он был вынужден признать, что Сын Неба и чэнсян несравненно мудрее его. Как он не додумался назвать по-ханьски все эти озера, реки, горы, ущелья, речки?! Ведь в недалеком будущем они должны войти в Поднебесную! Шэнбинам некогда будет придумывать для них названия, у них найдутся другие, более неотложные дела — хватать непокорных и сбрасывать их со скал, не расходуя лишних стрел и не затупляя о вражеские кости своих мечей.

После полудня Чжан Цяня не вызвали к Сыну Неба. У-ди принимал другого посланника-лазутчика, только что вернувшегося из Чаосяни[44]. Придворные доверительно перешептывались о том, что скоро и Чаосянь станет ханьской.

Третья аудиенция во дворце Чанлэгун началась с разговора о Давани. Чжан Цянь рассказывал долго и подробно. Он особо остановился на том, что Давань желает установить торговые связи с Хань.

— Правитель Давани, — сообщил Чжан Цянь, — убежден, что никто не может вторгнуться с войском в его страну, потому что она окружена со всех сторон Небесными горами. Между Чжунго и Даванью нет дороги, по которой могли бы пройти войска.

— Надо укреплять эту уверенность! — заметил Гун-сунь Хун.

Лицо У-ди оставалось бесстрастным. Значит, на этот раз он доволен рассказом посла и согласен с замечанием чэнсяна.

— Так же, как у сюнну и у юечжи, — продолжал свою речь посол, — у даваньцев есть обычай возводить на престол после смерти правителя кого-нибудь из его сыновей или братьев. У властителя Давани есть единственный сын и также единственный младший брат. Правитель склонен сделать своим наследником брата, думая, что сын еще молод и успеет сесть на трон после брата. Сын этим втайне недоволен.

— Так! — еле заметно улыбнулся У-ди.

— Значит, надо поддерживать связь с обоими претендентами на трон, — сказал чэнсян, будто бы переводя многозначительное «так!» Сына Неба.

Переходя к Кангха, рассказав, что его правитель — тудун уклонился от встречи с послом, Чжан Цянь произнес:

— Канцзюй горд и дерзок!

У-ди снова отвел взгляд в сторону. Теперь и без помощи чэнсяна Чжан понял, что и эти слова не по душе Сыну Неба, и тут же прекратил разговор о Кангха. На мгновение он смешался, не смог сразу найти нужных слов. К горлу подступил комок. Ведь теперь ему нужно говорить об основном поручении — о переговорах с юечжи! Еле выдохнув воздух из сжимаемой спазмой груди, Чжан проговорил:

— Большие Юечжи… их хакан Кудулу…

У-ди отвернул лицо. Чжан замер. Чэнсян тихо сказал:

— Это все известно!

Чжан Цянь был весь в поту, однако вытереть лицо при Сыне Неба не осмеливался.

— Завтра! — сказал Гун-сунь Хун.

Еле волоча ноги, Чжан попятился к двери. Его провожали глаза повелителя, глаза, в которые никто в Поднебесной не может взглянуть прямо. Что выражал этот взгляд — удовлетворение ли тем, что послу удалось выведать столько тайн, или гнев из-за того, что он не мог добиться согласия юечжи на войну, — понять было невозможно. Не только сейчас, но и за все эти дни Чжан ни разу не осмелился взглянуть в глаза Сыну Неба. А если бы и взглянул, то все равно ничего бы не узнал: бесцветные округлившиеся глаза У-ди казались застывшими.