Тень Желтого дракона - страница 26

— Ты ничего не рассказал о себе, — ласково упрекнул его старик.

— Расскажу… — ответил Сяо Тан. — Сейчас я вернусь.

Видимо, он что-то сказал жене, потому что та перестала подходить к котлам, возле которых уселись старик и ее муж.

— Когда мне исполнилось двенадцать лет, — начал Сяо Тан, — отец отдал меня ростовщику за долги.

— Ах эти проклятые долги! — так и затрясся старик. — Они всех ханьцев превратят в ту-ну!

— Когда ростовщик приехал за мной, — продолжал Сяо Тан, — отец куда-то исчез. Наверное, он побоялся не сдержать себя. Ведь я был единственным сыном и последним ребенком у родителей. Мать и сестры плакали, причитали. Всхлипывали и соседки. Весь наш двор наполнился криками женщин. Их рыдающие голоса до сих пор звенят в моих ушах. Как вспомню этот день — сердце замирает.

— Ты прости меня, сынок, что я заставил тебя вновь переживать это…

— Ничего… Мне и самому захотелось вам рассказать. Вы ведь тоже вспомнили свой черный день! Так вот: ростовщик продал меня на рынке. Новый хозяин увел меня к себе, в соседнюю область. У него было около двух десятков рабов. Мужчины работали в поле, а женщины ткали шелк. Может, потому, что я был маленьким, хилым и выглядел моложе своих лет, меня приставили к домашней работе: я таскал воду, колол дрова, поливал цветы, нянчился с малышами. Когда они бегали за своими матерями, крича: «Мама, мамочка!» — я тоже вспоминал мать. Но что было делать?

У хозяина было четыре невестки и три дочери, две из них еще не вышли замуж. Наверное, я понравился молодым хозяйкам, потому что каждая из них старалась, чтоб я обслуживал больше всего ее. Это заметили хозяин и его сыновья, и меня перевели из дома в сарай, где жили взрослые ну. Я начал работать вместе с ними на поле, полол капусту, морковь. Прошло немного времени — и меня привели к хозяину. Он заново, как при покупке, но еще внимательнее осмотрел меня, потом кивнул пожилому слуге. Тот меня умыл, хорошо накормил и провел в соседнее помещение. Он погладил рукой мои волосы и поцеловал в лоб. Я удивленно взглянул в его лицо и заметил, что на глазах у него выступили слезы. Мое удивление возросло. Он дал мне выпить глоток темно-желтой жидкости, и у меня закружилась голова. Что было потом, не помню. Придя в себя, я почувствовал сильную боль между ног и, открыв глаза, увидел, что лежу на подстилке. Возле меня, понурив голову, печально сидел старый слуга. Он сказал: «Только не шевелись, скоро все пройдет. Я тоже пережил это сорок лет тому назад». Я понял: меня выхолостили! Потому старик и пожалел меня перед тем, как лишить мужского достоинства. С тех пор я был обречен всю жизнь заниматься домашними работами, как женщина. Я рыдал несколько дней подряд, но сколько ни горевал, все еще, оказывается, не представлял себе полностью весь ужас того положения, в которое я попал.

Помню, что в последний год перед тем, как это со мной случилось, девушки и молодые женщины стали казаться мне какими-то таинственными, манящими. Позднее я понял, что во мне начал рано пробуждаться мужчина. Но теперь я стал каким-то окаменелым: когда касался тела женщины, не пробегала по мне, как прежде, дрожь. Оказалось, что невестки хозяина выбрали меня для выполнения домашних работ из-за того, что я был красивым и приятным подростком. Хозяин, исполняя их желание, отдал меня им, приняв необходимые меры предосторожности. Постепенно я так привык жить среди женщин, что порой забывал, что когда-то был мужчиной. Я стал послушным слугой. Голос, повадки, походка незаметно сделались у меня такими же, как у женщин, — они говорили об этом мне, подшучивая надо мной. Но невестки все равно иногда посматривали на меня как на мужчину, проходя, нарочно задевали меня то грудью, то задом. Эти шалости напоминали мне, что я не способен ни на какое действие, подобающее мужчине, и от обиды я всхлипывал ночами на своем ложе. Но и это, оказывается, было не самое страшное. Позже мне стало еще хуже.

Минуло четыре года. Мне исполнилось восемнадцать, когда в доме хозяина произошли два события, близко коснувшиеся меня. Пожилой слуга скончался. Я лишился единственного близкого мне человека и долго горевал. Все его обязанности перешли ко мне. Купать женщин тоже поручили мне. Снова, но уже больнее, чем прежде, я осознал свое положение и еле превозмогал горечь унижения.